Купель дьявола - Страница 15

– Что это? – спросила я.

– Похоже на всадников Апокалипсиса, – судорожно сглотнул Ванька. – Бог ты мой, он действительно великий художник…

От картины шло странное тепло. Или все дело в лампах, которыми она была окружена? Я не могла избавиться от мысли, что картина дышит и ноздри лошадей вибрируют.

– Мать твою, они же сейчас нас растопчут… – Лавруха ухватился за меня.

Они действительно хотели нас растоптать, они сделали бы это немедленно, если бы прутья, если бы клетка картины не останавливала их. В глазах всадников, в глазах их коней, в их развевающихся гривах было столько божественного гнева, что я невольно отступила.

– Победоносный на белом коне. Война на рыжем коне. Голод на вороном коне. Смерть на бледном коне. И Ад следует за ним… – Голос Ваньки звучал в ледяной пустоте.

Мне показалось, что бледный конь смерти повернул голову – и в его зрачке блеснула устрица.

Знак Лукаса ван Остреа.

Картина втягивала нас, как воронка, я не знаю даже, сколько мы простояли над ней. Детали изображения змеями переползали в нас, чтобы навсегда там остаться. Первым очнулся Снегирь.

– Пойду за водкой… – пролепетал он.

– Я с тобой, – тотчас же присоединилась к нему я.

В подворотне нас догнал Ванька.

– Решил составить вам компанию, – пряча глаза, сказал он.

Лавруха остановился, задрал подбородок к ясному, уже налитому зноем небу, и расхохотался.

– Испугался, да? Боишься остаться с Ними наедине? Признайся, Иван Теодорович!

– Не испугался… Но все равно, как-то не по себе… – Ванька поскреб затылок.

– Вот что, – я видела их насквозь: и Ваньку, и Снегиря, – давайте уж быть откровенными до конца. Ты ведь тоже чувствуешь себя не в своей тарелке, Снегирь. Иначе бы не побежал за водкой. Верно?

– Ну, допустим, за водкой я готов бежать всегда… А в общем, ты права, Кэт. Как-то муторно, вдруг о душе стал думать… А я, между прочим, даже некрещеный. И склонен к материалистическому взгляду на мир. Не нравится мне все это.

– Ладно. Остановимся на том, что мы, три взрослых человека, испугались и сбежали.

Где-то вдалеке, за домами, раздались глухие раскаты грома. Впечатлительный Ванька вздрогнул, а совсем не впечатлительный Снегирь коротко хохотнул.

– Как вы думаете, что это может быть? – спросила я.

– Всадники Апокалипсиса стучат в нашу избушку и вопят: «Отдай мое сердце»! – Лавруха, по правилам давно забытой детской игры, ухватился за меня. Я вскрикнула от неожиданности.

– Не надо так шутить, Лаврентий, – тихо сказал Ванька, – картины живут своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще неизвестно, что у них на уме.

…Ванька и Снегирь напились. Тут же, в мастерской, под испепеляющими взглядами всадников. Не пила только я. Я просто не могла пить, находясь рядом с бешеными тысячами долларов. Ясно, что долго хранить в тайне «Всадников Апокалипсиса» не удастся, слишком велика их ценность. Да и капитан Марич совсем не зря ходит вокруг меня кругами. Тут же, под богатырский храп Снегиря и тонкое посапывание Ваньки, я принялась набрасывать план действий на ближайшие несколько дней. Спустя час он был сформирован и в окончательном виде выглядел следующим образом:

1. Уточнить, не являлась ли картина чьей-либо собственностью до того, как она оказалась у Быкадорова.

2. Если в ближайшее время никто не предъявит прав на картину, необходимо заняться ее предпродажной подготовкой.

Насчет продажи картины у меня были свои, далеко идущие планы. В начале сентября в городе должен состояться крупный аукцион, и «Всадники Апокалипсиса» могут стать самым запоминающимся лотом, самым ярким бриллиантом в короне.

Далее следовали пункты об экспертной оценке картины и определении ее рыночной стоимости. Последний же пункт выглядел совсем уж романтически-неприлично:

МЫ БОГАТЫ.

Я нисколько не стыдилась его, ведь это означало процветание галереи, покупки дорогих картин, Итон или Кембридж для крестников-двойняшек и торжественный ресторанный обед с Лаврухой и Жекой где-нибудь в районе Елисейских полей.

Я обязательно закажу себе бадью устриц.

И прощай полунищее существование, дешевое белье, купленное у хитроглазых осетинок на рынке. Прощайте долги по аренде галереи и польская косметика. Прощай, шаверма из собачатины и здравствуй, бадья с устрицами!

Но до бадьи устриц было еще слишком далеко: мой план мог полететь под откос, подорвавшись на первом пункте.

А если картина действительно принадлежит племяшу-наследнику покойного Аркадия Аркадьевича? Я мысленно показала ему средний палец и задумалась. Решение, к которому подталкивала меня моя авантюрная и беспринципная половина, выглядело на редкость простым и кощунственным: ведь я имела на руках не одну картину, а две! Даже если рыжая бестия принадлежит Гольтманам, то никто и слыхом не слыхивал о «Всадниках Апокалипсиса». Следовательно, и продавать можно только всадников. А себя, любимую, рыжую и прекрасную, можно замазать маслом.

От такого святотатства у меня даже зашевелились волосы на голове. Нет, по зрелом размышлении, я на это не способна. Ни по этическим, ни по эстетическим соображениям. Рано или поздно, Дева Мария всплывет, поскольку вечная жизнь ей гарантирована самим Богом. И тогда скандала не избежать. Со мной просто никто не станет иметь дела. Никто, не говоря уже о серьезных заказчиках. Нужно оставить все как есть, и отправляться на охоту за головами гипотетических владельцев картины.

Рубикон должен быть перейден.

Вот уже час я сидела в маленьком уличном бистро напротив дома Гольтмана. На мне был строгий деловой костюм (одолженный у Жеки), а переносицу украшали очки (взятые напрокат у Ваньки Бергмана). Все это должно было придать мне чопорный вид, который так располагает к себе владельцев крупных коллекций, пугливых, как енотовидные собаки.

Стратегия и тактика была выработана в стареньком «Москвиче» Лаврухи. Он нашел мою идею культпохода к наследнику Гольтмана далеко не блестящей, но смирился с ней как с неизбежным злом. Последние три дня мы осторожно прощупывали всех серьезных коллекционеров, и все они оказались счастливо непричастными к «amica mea».

Последний рывок – и путь к обладанию картиной будет открыт. Или мы свалимся в пропасть.

– Ну, как я выгляжу? – спросила я у Лаврухи и спустила очки на кончик носа.

– Чересчур фривольно. Под музейную крысу ты не проканаешь. Тем более под работника прокуратуры.

– Я не собираюсь канать под работника прокуратуры. Я хочу выяснить у него, что скрывается под термином «работы без указания авторства», только и всего. Вполне невинно.

– Да уж, невинно… Ну хорошо, а вдруг окажется, что наши «Всадники» все-таки принадлежали Гольтману?

– Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…

– Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?

Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.

– Продам свою квартиру. Двухкомнатная на Ваське, к тому же старый фонд, тысяч двадцать пять – двадцать семь она потянет.

– Ты рехнулась, Кэт!

– Что такое двадцать семь тысяч по сравнению с миллионами, которые нас ожидают? Потом можно будет прикупить недвижимость на Майорке. Или на Кипре, там любят русских…

– Русских любят только в приграничных районах Китая, и то только потому, что они закупают там пуховики. И где ты собираешься жить, если продашь квартиру?

– У тебя в мастерской. Или у Жеки. Вы же не выгоните меня на улицу. Тем более, что все это я делаю для вас.

– Для нас? Для своей галереи ты это делаешь. И для собственного самоутверждения.

– Ну хорошо. Допустим. Не забывай, Снегирь, ты ведь тоже совладелец… Значит, выгляжу я фривольно?

– Более чем. Рыжие волосы – это порнография. Я всегда это утверждал.

– Рыжие волосы – это гипноз и свобода маневра! – Я никогда не давала себя в обиду. – Ладно, я пошла. Пожелай мне удачи.