Культурология. Дайджест №3 / 2017 - Страница 9

Изменить размер шрифта:

Анненков, по его признанию, был «нравственным участником» создания знаменитого письма Белинского Гоголю (1847). Важнейшим пунктом этого письма было осуждение Гоголя, в частности за то, что он считал восхваление монарха частью профетического служения.

Письмо Белинского к Гоголю указывает на ощущаемый критиком контраст между либертинажной составляющей пушкинского творчества и его профетизмом. При этом хорошо видно, что с профетизмом Белинский ассоциировал представления о верноподданничестве Пушкина, а с либертинажем – политическое и религиозное вольномыслие поэта. Выражение этого контраста в подцензурных произведениях Николаевской эпохи было немыслимо.

Анненков, работая над «Материалами к биографии Пушкина» еще при Николае I, понимал, что в подцензурной биографии Пушкина профетическая тема могла бы иметь только одно воплощение – гоголевское. Критическое отношение к пушкинскому профетизму могло навести на мысль о письме Белинского.

В его новую книгу «Пушкин в Александровскую эпоху» (1874) вошло многое из того, о чем он не мог или не желал писать в «Материалах». Тем не менее о «личных» отношениях поэта с императором Анненков говорит с большой осторожностью и лаконизмом. Стихотворения «Стансы», «Друзьям» и «Пророк» ни разу не упоминаются, и тема пушкинского профетизма прямо не затрагивается, зато цитируется ставшее после этого знаменитым письмо Пушкина из Одессы (1824), где он признается в том, что «берет уроки чистого афеизма». Противопоставляются профанирующее социальные и религиозные нормы поведения Пушкина в рамках «Зеленой лампы» и сочувствие поэта к этической «пуританской» программе «Союза благоденствия». Разрешения, нейтрализации этой противоречивой двойственности пушкинской личности в рамках своего исследования Анненков не дает.

К этому времени спор о том, профетизм Пушкина выражал его личные отношения с императором или, напротив, скорбь общества по поводу поражения декабристов, сменился вопросом о том, а был ли вообще Пушкин «пророком», т.е. достоин ли он того, чтобы выражать национальный дух? В новую эпоху современники не стеснялись в высказывании самых серьезных сомнений в морали Пушкина.

Здесь лицеист и верноподданный Николая I Модест Корф не был одинок. Еще более резко о Пушкине отозвался человек из совсем другого, не правительственного лагеря, декабрист И.И. Горбачевский. При этом, если Корф обвинял Пушкина в аморальности потому, что поэт не был верен императору и отвечал на его милости черной неблагодарностью, Горбачевский упрекал Пушкина в сервилизме. Оба сходились в том, что Пушкин не может быть выразителем русского национального духа.

В год открытия памятника Пушкину появляется итоговая книга Анненкова «Общественные идеалы Пушкина» (1880). Цель ее была отвести от Пушкина упреки в аморализме и беспринципности и показать, что у поэта имелась собственная система общественных воззрений. Важный акцент книги состоял в том, что эта система не имела ничего общего с правительственной идеологией. Но главный пафос книги Анненкова состоял в утверждении народности общественных идеалов Пушкина. Общественные идеалы Пушкина в изображении Анненкова получали к тому же отчетливый почвеннический и даже антизападнический характер.

О профетизме Пушкина Анненков по-прежнему не упоминал, но оценка Пушкина как «пророка» – выразителя народного духа – стала ему очень близка. Речь Достоевского произвела настолько сильное впечатление на Анненкова, что он, несмотря на плохие личные взаимоотношения, существовавшие между двумя писателями в это время, подбежал и, как писал сам Достоевский жене, стал «жать мою руку и целовать меня в плечо». Анненкова не смутило, что Достоевский повторил в своей речи формулу своего давнего оппонента, Гоголя, – «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа».

К.В. Душенко

Быт и реалии курортов Минеральных Вод в механизме интриги «Княжны Мери» М.Ю. Лермонтова

Т.Л. Скрябина

Аннотация. В статье анализируется краеведческий аспект повести «Княжна Мери» М. Лермонтова, выявляются особенности любовной интриги на Кавказских Минеральных Водах в 1830–1840‐х годах, положенные в основу повествования.

Ключевые слова: «Герой нашего времени», художественная структура, повесть, интрига, курортный роман, Кавказская война, кавказская тема в русской литературе, военное сословие на Кавказе, Кавказские Минеральные Воды, бальнеология, Кисловодск, Пятигорск.

Abstract. In this article regional aspect of Lermontov’s narrative «Princess Mary» is thorougly analyzed. This analysis is followed by peculiarities of love intrigue that happens at mineral waters of Caucasus in 1830–1840.

Keywords: «The hero of our times», literal structure, narrative, intrigue, resort novel, The Caucasian War, Caucasian theme in Russian literature, militarian estate on the Caucasus, mineral waters of Caucasus, balneology, Kislovodsk, Paytigorsk.

Четвертая новелла романа «Герой нашего времени» начинается  словами Печорина об умиротворяющих красотах Кавказских Минеральных Вод («воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется,  больше? зачем тут страсти, желания, сожаления…») (1, с. 100), а заканчивается безумной скачкой по степи: конь загнан, Печорин рыдает в мокрой траве. Смерть на водах, среди цветущей природы, в окружении живописных горных пейзажей, в месте, где все располагает к отдохновению и любви – таков центральный сюжет «Княжны Мери». Казалось бы, живи и радуйся, наслаждайся красотами, но именно в этом земном раю глупо, зло и ненужно погибает 20-летний юнкер Грушницкий.

Чуть более месяца проводит Печорин в Пятигорске и Кисловодске, но и этих пяти недель достаточно, чтобы разбить семью Веры, нанести глубокую сердечную рану Мери и застрелить Грушницкого. Наглядная иллюстрация к мысли Печорина о том, что ему суждено быть разрушителем чужих жизней и «играть роль топора в руках судьбы» (1, с. 175). Не появись он в Пятигорске, чистенький, новенький городок и дальше дремал бы у подножья Машука, навевая на курортников спокойствие и скуку.

Минеральные источники были одними из завоеваний Российской империи в Кавказской войне. По преданию, их секрет открыл известному в России филантропу доктору Гаазу кабардинский князь Измаил-Бей, присягнувший на верность русским. Первоначально курорты были охраняемыми крепостями, вокруг шла война, и лечение нарзаном овевал дух военной романтики. Пушкин, приезжавший в Кисловодск в начале 1820‐х годов, принимал здесь нарзанную ванну, которую согревали пушечными ядрами. Но к концу 1830‐х годов курорты заметно обустроились, о войне здесь напоминали только казаки на вышках, перекличка часовых в крепости и рассказы о былых набегах черкесов. Строить Кисловодск и Пятигорск пригласили иностранцев – уроженцев Швейцарии братьев Бернардацци и английского архитектора Уптона. Они возвели среди кавказских сопок легкие беседки и питьевые галереи, напоминающие готические замки. Курортный Пятигорск был спроектирован на манер английского парка: извивающиеся тропинки, гроты, покрытые мхом, беседка «Эолова арфа». Видение романтика, приснившаяся Европа. «Княжна Мери» была пропитана увлечением российской аристократии английским романтизмом: княгиня Лиговская робеет перед дочерью, так как Мери изучала Байрона и арифметику, накануне дуэли Печорин читает роман Вальтера Скотта, а само имя главной героини переделано на английский манер из русского Машенька.

Дорожку между источниками, по которой прогуливаются герои «Княжны Мери», именовали «мизантропической тропой». По ней брели пить целебную воду раненые, увечные, разбитые ревматизмом: взглянув на эту процессию, поневоле сделаешься человеконенавистником. Вот как описывала «мизантропическую тропу» современница Лермонтова писательница Екатерина Лачинова6(7), книгу которой «Проделки на Кавказе» современники считали лучшим комментарием к «Княжне Мери»: «Здесь разбитый параличом едва передвигает ноги, тут хромает раненый, там идет золотушный, далее страдалец в язвах, этот геморроидалист, рядом с ним страдающий от последствий разврата: словом, средоточие всех омерзительных недугов рода человеческого. И кого вы не найдете здесь? И военных всех мундиров, и разжалованных, и статских, и столичных модниц, и толстых купчих, и чванных чиновниц, и уморительных оригиналов – не забудьте, что все это натощак и спросонья» (цит. по: 2, с. 104). Но физические страдания отнюдь не облагораживали «водяное общество». Чванство, Глупость и Тщеславие всегда были главными пороками вод: сюда ехали не только лечиться, но и себя показать и других посмотреть. В замкнутом мирке вод процветали сплетни и злословие. Стоит только драгунскому капитану распустить слух о набеге черкесов, как утром весь город говорит о ночном нападении на курорт. Курортные врачи распространяют сплетни о докторе Вернере, чтобы отбить у него практику («…сказать мимоходом, пятигорские медики живут между собой, как кошки с собаками», – писала Лачинова (2, с. 105)).

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com