Культурология. Дайджест №3 / 2017 - Страница 13

Первой из таких «трагедий интеллекта», изнемогшего под бременем «прозрения» и павшего в конце концов жертвой своих непомерных домогательств, и была пьеса Камю «Калигула», которой открывается в его творчестве «круг Абсурда».

Аннотация. Наследие русского литературоведа, историка культуры, культурфилософа М.О. Гершензона оставило след в российском самосознании. Особое место занимает исследование имманентной философии Пушкина, мудрости Пушкина. Задача исследования ви́дения поэта превращается у Гершензона в «искусство медленного чтения», т.е. искусство проникновения сквозь пленительность форм в неповторимое ви́дение художника.

Ключевые слова: новый метод, ви́дение поэта, искусство медленного чтения, целостное ви́дение мира, образ совершенства, мировая гармония, горняя красота, художественная форма, творчество, смысл, образ, полнота и неполнота, экстаз, умиление, любовь, зависть, бессознательная деятельность духа, вдохновение, фатализм, квиетизм, добро и зло, имманентная философия, термодинамическая концепция, русский национальный дух.

Abstract. The heritage of the Russian literary critic, culture historian, culture-philosopher M.O.  Gershenson made a great impact to Russian self-consciousness. The particular place in his study is devoted to the investigation of the immanent philosophy of A.S. Pushkin, of the special Pushkin’s wisdom. Trying to penetrate in to the poets’ vision Gershenson creates the «art of slow reading» in other words the art of penetrating through the allure of poetry forms, through the unique artists’ view.

Keywords: new method, poets’ vision, the art of slow reading, a holistic vision of the world, the image of perfection, world harmony, celestial beauty, artistic form, creativity, meaning, completeness and incompleteness, ecstasy, affection, love, envy, unconscious activity of the spirit, inspiration, fatalism, quietism, good and evil, immanent philosophy, a thermodynamic concept, the Russian national spirit.

В сборнике философско-психологических эссе «Ви́дение поэта» (1919) (1), излагаются принципы нового метода М. Гершензона. В общих чертах концепция «медленного чтения» М.О. Гершензона намечается в его послесловии к переведенной им работе Г. Лансона «Метод в истории литературы» (1911) (5). Главным предметом изучения становилось «ви́дение» поэта – «полусознательное представление поэта о гармонии бытия» (1, с. 7). Задача исследования превращается в «искусство медленного чтения, т.е. искусство видеть сквозь пленительность формы ви́дение художника» (2, с. 306). Длительное созерцание своего ви́дения, по мысли Гершензона, присуще только избранникам. Для обычного человека личная истина лишь на мгновенье озаряет его. Бытие души и тайнопись вещей определяет высшее знание – целостное ви́дение мира. Художественный гений, полагает М. Гершензон, несет в себе образ совершенства, картину совершенного мира. «Искусство не формулирует никаких отдельных законов совершенства, и оттого не впадает в ошибки, с какими неизбежно сопряжена… формулировка норм; но оно поддерживает в людях общее упование и общее доверие к их высшему, целостному опыту наперекор раздельному опыту внешних чувств. Идеи норм, всегда несовершенные, драгоценны для человечества, как руководство в попытках приблизиться к нормам: но не менее важно и то общее напряжение духа, какое вызывается искусством» (2, с. 295). Частичное постижение совершенства может облечься в идею, общее же постижение его, свойственное художнику, выражается не в идеях, а в образах. Истинное творчество – процесс сверхсознательный. Чем ярче целостный образ предельного совершенства, тем значительнее произведение искусства. Если же чувство совершенства слабо в художнике и его внимание направлено на выявление закономерностей, такое искусство тенденциозно.

Когда тенденциозное искусство исходит из ясной идеи частичных законов совершенства, оно неубедительно, но оно может быть и художественным, хотя и в ограниченной мере. В качестве примера тенденциозности Гершензон приводит поэму «Параша» Тургенева, в которой автор хотел показать, как расцветает в любви женская душа, и что выходит из этого в условиях русской жизни. Но замысел в корне ложен: изобразить во всей его внутренней закономерности стихийное явление – первую любовь, самодовлеющий, замкнутый процесс. Тургенев не захотел довольствоваться изображением; он рассматривал изображение как материал для рассуждения. «В действительности же его внутренней потребностью было как раз только изобразить, т.е. воспеть полноту и красоту созерцаемой им жизни. Картина жизни, а не идея, и стала сюжетом его поэмы вопреки его намерению…» (2, с. 296).

В признаниях истинных поэтов можно найти драгоценные свидетельства о неисследованных еще наукой глубинах человеческого духа, о «смутных влечениях чего‐то жаждущей души», о желаниях блаженства, представлениях о гармонии бытия.

Лермонтов выразил это состояние души в стихотворении «Ангел»: звук песни, которую пел ангел, неся молодую душу на землю, остается в душе «без слов, но живой», и она томится на свете, потому что скучные песни земли не могут заменить ей тех небесных звуков. И все творчество поэта представляет непрерывное усилие припомнить забытые слова небесной песни. Поэту присуще высокое представление о мире, которое служило ему мерилом земных вещей. Полусознательное представление Лермонтова о гармонии бытия обладает высшей реальностью, «ибо оно всецело построено из реальных потенций этой гармонии, которые лежат в глубине вещей… но которые, как созревший в скорлупе птенец, когда-нибудь выйдут наружу» (2, с. 297). Из этой мечты о гармоническом строе бытия рождается, по мнению Гершензона, тоска поэтов и непобедимое стремление души – тоска по мировой гармонии и по своей небесной родине. Поэтам памятно небо родное, и в желании счастья они вечно стремятся к нему (Баратынский), а любовь ощущается ими как прообраз мировой гармонии.

Гершензон говорит о двух полюсах «ви́дения поэта», двух состояниях религиозного сознания, двух крайних чувствах, присущих каждой человеческой душе, но наиболее полно демонстрируемых двумя великими поэтами. Если Пушкин благоговеет пред красотою совершенства, смиренно сознавая ее недосягаемость для себя, то Лермонтов завидует счастью совершенства, мятежно силится овладеть им. Они тоскуют по образу совершенства по-разному. «Чистое умиление Пушкина и бурное вожделение Лермонтова равно святы, ибо дело идет о горней красоте, не о земной» (2, с. 299). Поэзия Пушкина и поэзия Лермонтова – два разных служения, и нет смысла судить, чье служение выше. Они оба знали, что есть некая норма бытия, совершенство. Отступление от этой нормы Пушкин ощущал в себе как грех, а Лермонтов – как причину своих душевных страданий.

Их вера в реальность умопостигаемого образа носит, по мнению Гершензона, все признаки опытного знания. Они видели мир таким, какого внешний опыт и рассудок не знают; у них был другой, более тонкий опыт, о котором они повествуют как свидетели и очевидцы подлинно-сущего, высшего душевного опыта. «Именно в этой убежденности их свидетельств, в этом всенародном оглашении результатов высшего душевного опыта заключается ценность их поэзии, как и всякого истинного искусства» (2, с. 299).

Сущность художественного произведения М. Гершензон видел в одушевляющей его идее страсти, а не в его качественных признаках, соподчиненных той «идее». Он полагал, что в минуты творчества у художника возникает свое, особенное отношение к миру; художник видит вовне не то, что есть, а то, что совершается в нем самом. Творческим разумом художник приводит в порядок созерцаемые им в себе образы своих душевных движений и выстраивает из них новый мир. Для художника каждое явление есть лишь момент в бесконечном процессе совершенствования и наличная действительность неотделима от идеальной жизни. И, заключает Гершензон, «искусство есть высшее утверждение жизни, на какое способен человек» (2, с. 301).