Культурология. Дайджест №3 / 2013 - Страница 7
Развитие в культуре женского начала в своей наивысшей духовной форме позволило адекватно самоопределиться в культуре и мужскому началу, воплотившемуся также в своих наиболее высоких идеалах: патриотизма, служения отечеству, благородства устремлений, чести, мужества и отваги. Именно эти идеалы стали ведущими принципами в образовательном процессе новых мужских учебных заведений, которые были созданы в Петербурге во второй половине XVIII и первой половине XIX в.: Шляхетский кадетский корпус (1732), Пажеский корпус (1759), Царскосельский лицей (1811), а также многие другие появившиеся в столице учебные заведения воспитали целую плеяду ученых, инженеров, педагогов, врачей, полководцев, писателей, поэтов, государственных деятелей, художников и музыкантов, лучшие из которых составили духовную элиту России XIX в.
Без этих новых носителей духовно-творческого развития культуры Петербурга невозможно представить ни триумфальную победу России в Отечественной войне 1812 года, ни фантастический по своему масштабу духовный подъем и расцвет культуры XIX в., получивший название «золотого века русской культуры», ни расцвет русской философско-религиозной мысли и культуры Серебряного века в конце XIX – начале ХХ в.
Идеологема «патриот» в русской, советской и постсоветской культуре 5
Авторы задаются вопросом: почему слово «патриот», казалось бы, не подразумевавшее негативной эмоциональной окраски, такую окраску все же обрело.
В новых европейских языках слово «патриот» понималось изначально как «соотечественник, земляк», ведь латинское patria – «отечество», «земля отцов». Позже патриотами стали именовать тех, кто заботится прежде всего о благе отечества. Для обозначения же понятий «земляк», «соотечественник» начало использоваться другое слово – компатриот.
Понятия «отечество» и «государство» в сословном государстве признаются тождественными, преданность законному монарху тождественна преданности отечеству. Соответственно не было особой нужды в термине, подразумевающем заботу о благе отечества. В XVIII в. актуально уже противопоставление интересов носителя власти интересам отечества. Так, политический климат Великобритании 1730‐х годов определялся борьбой так называемых «придворных» и «патриотов». Лидеры парламентской оппозиции именовали себя «патриотами», а «придворными» – своих противников, которых возглавлял премьер-министр, пользовавшийся поддержкой королевской четы. Отсюда недалеко и до окончательного противопоставления верноподданных патриотам (с. 241).
Такое противопоставление характерно для идеологов американской революции: патриотами именовались восставшие против «тиранической» власти. Т. Джефферсон выразил эту идею лаконично и с присущей ему полемической агрессией: «Древо свободы должно время от времени освежаться кровью патриотов и тиранов». Лидеры Великой французской революции заимствовали американский опыт. Потому на исходе XVIII в. слово «патриот» ассоциировалось с лозунгами Великой французской революции.
В России второй половины XVIII в. это слово употребляли представители интеллектуальной элиты, знакомые с просветительской идеологией, и прежде всего – сама Екатерина II. Рассуждая о событиях, связанных с отстранением Петра III от власти, она называла патриотами своих сторонников, противопоставляя их монарху, пренебрегавшему интересами отечества. В царствование Павла I использование слова «патриот» регламентировалось из-за предсказуемых ассоциаций с «якобинизмом».
В царствование Александра I оно употреблялось наряду с его русским аналогом «сын Отечества», хотя в эпоху войн с Наполеоном слово «патриот» было не вполне уместно – и как заимствование из языка противника, и в качестве напоминания о лозунгах Великой французской революции. У декабристов слово «патриот» было вполне обиходным. Истолкование в целом соответствует сложившейся традиции: патриот – защитник интересов отечества в целом, а не только интересов монарха.
В эпоху Николая I слово «патриот» было переосмыслено: патриот стал верноподданным. Правом именоваться патриотом наделяется лишь верноподданный, признающий монарха единственно возможным законным властителем. Соответственно и самодержавие для русского патриота – в официальном истолковании слова – не просто лучший, а единственно возможный режим (с. 244).
Официальные идеологические установки стали объектом иронии интеллектуалов. Петр Вяземский предложил русский аналог французского оборота «лакейский патриотизм» – «квасной патриотизм». К началу 1840‐х годов использование слова «патриот» нехарактерно для русской либеральной традиции, за исключением ситуации защиты отечества в войне. В предреформенные годы слова «патриот» и «верноподданный» стали почти синонимами, при этом на уровне либеральной традиции официальные пропагандистские установки постоянно высмеивались, а потому и слово «патриот» вызывало комические ассоциации.
В эпоху Александра III большинство интеллектуалов воспринимали официальный патриотизм враждебно. А к началу XX в. довольно распространенным в периодике было противопоставление понятий «интеллигент» и «патриот». Понятие «интеллигент», т.е. «понимающий», аксиоматически подразумевало не только образованность, но и приверженность либеральным ценностям; соответственно «интеллигенция» – обозначение внесословного единства оппозиционно настроенных интеллектуалов. «Конечно, оппозиционность “интеллигента” не всегда была радикальной, соотнесенной с агрессией, стремлением изменить российскую действительность насильственно. А вот именовавшие себя патриотами акцентировали именно агрессивность в стремлении выразить пресловутую любовь к отечеству. Такова была, что называется, специфика жанра» (с. 249).
Официальный «патриотизм» использовался как орудие борьбы с инакомыслием. Идеологию подобного рода иронически называли «казенным патриотизмом»: прилагательное «казенный» указывало и на связь с официальными идеологическими установками, и на источники финансирования. Потому «казенным патриотам» надлежало проявлять себя в борьбе за интересы отечества. На роль конфессиональных противников годились прежде всего евреи, политическими же противниками должны были стать все инакомыслящие. Само инакомыслие в принципе объявлялось результатом иноземного и иноконфессионального влияния.
Вот почему «патриотами» называли в либеральных кругах воинствующих ксенофобов, черносотенцев, погромщиков. Для них агрессивность в охране режима от инакомыслящих непременно предполагала конкретные выгоды. В либеральной периодике патриот стал карикатурным персонажем: это уверенный в своей безнаказанности пьяный лавочник, который, потрясая хоругвью или портретом императора, призывает «бить жидов и студентов», дабы «спасать Россию».
Очередной раз ситуация изменилась в годы Первой мировой войны. Тогда понятия «интеллигент» и «патриот» уже не противопоставлялись аксиоматически. Слово «патриот» ассоциировалось именно с военным противостоянием, защитой отечества, но инерция негативного отношения к нему еще долго ощущалась.
После 1917 г. противники советского режима объявили себя «русскими патриотами». Однако защита монарха, восстановление монархии не осмыслялись как «патриотический долг» подавляющим большинством противников советского режима. Наиболее популярными лозунгами противников советского режима были «защита Учредительного собрания» и «защита единой и неделимой России». Советский режим и самодержавие даже отождествлялись как режимы тиранические, что и выражал неологизм «комиссародержавие» (с. 250).
По мере стабилизации советского режима все более частыми становятся попытки снять противопоставление интернационального национальному. Ко второй половине 1930‐х годов слово «патриот» истолковывается почти что в рамках досоветской традиции. Советское государство официально объявляется «истинным отечеством всех трудящихся», почему и патриотизм, точнее, советский патриотизм не подразумевает идеи национального превосходства. В годы Второй мировой войны «советский патриотизм» уже вполне официально признается тождественным «русскому патриотизму». «Послевоенный период осмыслялся И. Сталиным как подготовка к новой глобальной войне, а потому был выбран традиционный алгоритм – утверждение национализма. Расчет прежний: державная мощь и величие как доказательство правильности государственного устройства и государственной идеологии, а этническое превосходство – компенсация социальной или интеллектуальной дефицитарности» (с. 251). Именно тогда советские пропагандисты начали утверждать русский приоритет во всех областях естествознания. Даже иностранные названия приборов, механизмов или кондитерских изделий заменялись из патриотических соображений русскими аналогами. Так, «французская булка» стала «городской», пирожное «эклер» – «трубочкой с кремом» и т.п.