Культурология: Дайджест №3 / 2009 - Страница 9
Жизнь человека, как полагает Достоевский, во многом определяется областью темных и слепых инстинктов. Не случайно в «Записках из подполья» он говорит, что лучшее определение человека – «существо на двух ногах и неблагодарное». В развитие этого положения: «Да осыпьте его (человека. – А.С.) всеми земными благами, утопите в счастье совсем головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; <…> так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает»12. Антиномическая природа человека в том, что он «любит созидать» и «любит разрушение и хаос», любит «благоденствие» и «ровно настолько же любит страдание».
Достоевский в своих произведениях раскрыл антиномический характер проблемы свободы. С одной стороны, свобода – это физиологическая основа человеческого существования. Эта сторона свободы описана в «Записках из мертвого дома». Достоевский раскрывает потребность в свободе в экстремальных условиях, когда «сдавили петлей горло», свобода – это экзистенциальная потребность, без которой человек не может жить. С другой стороны, нет для человека более тяжкого груза, чем свобода. Это показано в «Братьях Карамазовых» (в главе «Великий инквизитор»), где инквизитор напоминает Христу: «Не ты ли так часто тогда говорил: “Хочу сделать вас свободными”. Но вот ты теперь увидел этих “свободных” людей… Да, это дело нам дорого стоило… но мы докончили это дело во имя твое. Пятнадцать веков мучились мы с этой свободой, но теперь это кончено и кончено крепко… Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим»13. Эти мысли Достоевского повлияли в определенном смысле на Э. Фромма, доказывающего в «Бегстве от свободы», что страх перед свободой выбора и личной ответственностью является средой для произрастания диктаторских режимов.
Вывод, который мы можем сделать сегодня из этих идейных поисков Достоевского, состоит в том, что современные поиски образовательных идеалов должны учитывать ту антиномичную действительность, антиномичную природу человека, которая, как и во времена Достоевского, порождает сложности, неразрешимые проблемы и противоречия современного мира. Образование должно готовить человека к реальной жизни со всеми ее противоречиями, а это значит, что система образования должна обладать динамизмом, быть способной достаточно оперативно реагировать на возникающие проблемы.
Не менее значимыми для осмысления современных проблем образования являются идеи Владимира Сергеевича Соловьева – первого русского философа, выступившего с целостной системой философии Всеединства. Размышляя о природе человека, он различает предмет воли, познания и чувств. Соответственно, первое становится областью морали, второе – познания, третье – эстетики. У человека есть естественная способность для простого различения добра и зла, истинного и ложного, прекрасного и безобразного. Однако этой способности необходима объективность или, говоря языком Соловьева, безусловность. «В самом деле, при этом различении человек утверждает, что в нравственной деятельности, и в знании, и в чувстве, и в художественном творчестве, исходящем из чувства, есть нечто нормальное и что нечто должно быть, потому что оно само в себе хорошо, истинно и прекрасно, другими словами, что оно есть безусловное благо, истина и красота»14. Выражением целостности человеческого сознания является идея. Именно в идее обретают единство интеллектуальное, моральное, эстетическое и религиозное постижение действительности. В идее достигается единство этих различных проявлений человеческого духа. Усвоение этой идеи и должно стать целью образования.
Для Соловьева этот вопрос имеет чрезвычайно важное значение: «Если признавать, что единое может быть как такое только само в себе, исключая всякую множественность, то от этого единства, конечно, нет никакого перехода к множественности, точно так же, если признать чистую множественность саму по себе вне всякого внутреннего единства, то, очевидно, от такой множественности нет моста к единому»15. Следовательно, «цельность», или «софийность», по Соловьеву, должна достичь того единства, которое переплавляло бы в себе различие входящих в нее компонентов и одновременно не уничтожало уникальности каждого из них. Эта идея, экстраполированная на современные проблемы образовательных стратегий, может поставить вопрос о том, как возможна образовательная система, при которой сохраняется индивидуальный подход к каждому учащемуся, открывающий перед ним перспективу саморазвития и самораскрытия своих творческих способностей. И в то же время, как можно избежать опасностей индивидуалистического эгоизма.
Все эти рассуждения Соловьева показывают специфические черты цельного знания. Чтобы более образно представить суть софийности как цельности, Соловьев обращается к художественному творчеству, отмечая, что «для истинно художественного образа или типа безусловно необходимо внутреннее соединение совершенной индивидуальности с совершенной общностью, или универсальностью, а такое соединение и составляет существенный признак или собственное определение умосозерцаемой идеи в отличие от отвлеченного понятия, которому принадлежит только общность, и от частного явления, которому принадлежит только индивидуальность»16. Необходимо нечто третье, что может «объять» противоречивые стороны, не уничтожая их.
Вот почему Соловьев пытается вывести софийность из логики саморазвития абсолюта. Динамика этого процесса следующая: сущее полагает другое в акте воли; в свою очередь полагание другого предполагает его представление; соответственно полагаемое становится ощутительным, т.е. предметом чувства. Соловьев понимает, что область божественного нельзя переносить на область человеческого разумения, тем не менее он считает, что «нетрудно логическим анализом отделить те отрицательные элементы, которые обусловлены природой существа конечного, и таким образом получить положительное понятие об этом тройственном бытии, каким оно должно являться в безусловно сущем»17. В свою очередь, три основных способа бытия должны породить следующие проявления: благо, истину и красоту: «Идея как предмет или содержание сущего есть собственно то, чего он хочет, что он представляет, что чувствует или ощущает. В первом отношении, т.е. как содержание воли сущего или как его желанное, идея называется благом, во втором, как содержание его представления, она называется истиной, в третьем, как содержание его чувства, она называется красотою»18. Таким образом, «сущее в своем единстве уже заключает потенциально волю, представление и чувства»19. Чтобы эти способы бытия явились действительно, требуется их утверждение как особенного. Однако в этом случае может произойти разрыв этих сущностей, и каждый способ бытия – благо, истина, красота – станет самостоятельной сущностью. Вот этого больше всего опасается Соловьев. С одной стороны, «абсолютное хочет как блага того же самого, что оно представляет как истину и чувствует как красоту»20, с другой стороны, наличествует обособление. И это обособление приводит к эгоизму. По Соловьеву, что-то загадочное в этом есть. В свете идеального созерцания идей блага, истины и красоты не чувствуется потребности в утверждении своей отдельности: «Мы сознаем свое существенное единство со всеми другими»21. Но такое идеальное состояние – минутно. Во всем остальном – идеальное единство с остальными призрачно. Этот эгоизм является коренным злом нашей природы. Причем, если эгоизм как стремление поставить свое исключительное Я на место другого есть нравственное зло, то невозможность действительно стать всем рождает страдание: «Зло есть напряженное состояние его воли, утверждающей исключительно себя и отрицающей все другое, а страдание есть необходимая реакция другого против такой воли»22.