Культурология. Дайджест №2 / 2016 - Страница 12

Тонкий психологизм при изображении героя романа «Бремя страстей человеческих» Филипа Кэрри и людей, с которыми тот сталкивается, сочетается у Моэма с широтой изображаемой картины жизни, в которой явственно проступают как неприятие религиозного лицемерия, так и уродливость мещанских нравов, отмечает в статье о Сомерсете Моэме «Краткая литературная энциклопедия» (3, с. 999).

1. Моэм С. Бремя страстей человеческих. – М.: Издательство иностранной литературы, 1959. – 695 с.

2. Моэм С. Дождь. Рассказы. – М.: Мир, 1964. – 431 с.

3. Моэм У.С. // Краткая литературная энциклопедия. – М.: Сов. энциклопедия, 1967. – Т. 4. – С. 998–1000.

Как известно, метафора образуется по принципу сходства. Как пишет В. Даль в «Толковом словаре», это «перенос прямого значения к косвенному по сходству понятий» (напр. «острый язычок») (1). Профессор лингвистики Калифорнийского университета в Беркли Джордж Лакофф в переведенной на русский язык книге «Теория метафоры» (1990) является одним из основоположников когнитивной лингвистики, которая изучает взаимоотношение сознания и языка. Дж. Лакофф полагает, что люди мыслят в концептуальных рамках, адаптируя поступающую к ним информацию о мире так, чтобы поместить ее в эти рамки.

Концептуальная метафора, по Лакоффу, основана на движении, вращении, напряжении, а также на том, как функционируют в пространстве наши мозги (2). Согласно Дж. Лакоффу, все основные идеи, которые приходят к нам на ум, зависят именно от этого. Теория «телесного ума» у Лакоффа, по сути, есть теория сугубо рациональная. Она объясняет, почему грамматика зависит от значения. Так, наречия места образуются для описания направления движения: «рядом», вдалеке», «поблизости».

Способность к метафорическому мышлению, считает Дж. Лакофф, основывается на связи визуального восприятия мира с движением. Существует целый ряд метафор, которые полностью зависят от этой связи. Можно привести несколько примеров из русской литературы.

Впрочем, метафоричность мышления, думает Дж. Лакофф, независима от литературы. Мы все думаем посредством метафор, наш мозг склонен адаптировать поступающую в него информацию, отчего мы и приходим к различным умозаключениям. Это и есть «теория телесной рациональности ума», убежден Дж Лакофф.

1. Даль В. Толковый словарь – М.: Гослитиздат, 1935. – Т. 2. – С. 329.

2. Ковда Е. Переносчик значений // The Prime Russian magazine. – Praha, 2015. – N 4 (31). – C. 8–14.

Один из самых интересных поэтов нынешней российской словесности, представитель «московского концептуализма», постмодернист Тимур Юрьевич Кибиров (настоящая фамилия Запоев) родился 15 февраля 1955 г. в осетинской семье на Украине в городе Шепетовка Хмельницкой области. Его отец – офицер советской армии, мать – учительница.

Тимур Кибиров окончил филологический факультет МОПИ (Московского областного педагогического института). Затем работал на НТВ в программе «Культура», с 1975 г. является членом редсовета журнала «Литературное обозрение». Печататься начал в конце 80‐х годов. Для творчества Т. Кибирова характерны пересмешничество, ирония, пародия, «установка на скрытое или открытое цитирование как классической литературы, так и советских идеологических или рекламных штампов» (5). В постмодернистской терминологии такой подход в поэзии имеет название «интертекстуальность», т.е. употребление автором тематики и сюжетов как предшествующей, так и современной художественной литературы (2). Т. Кибиров доводит в своем творчестве цитатность до центона, стихотворения целиком составленного из других стихов (1). Впрочем, в настоящее время центон превратился в ироничную шутку.

Что же касается концептуализма, или концептуального искусства, то в поэзии это означает создание художником слова определенной концепции или стратегии идеала. Концептуализм создавали в 1910–1920 гг. авангардистские течения – футуристы, дадаисты и прочие модернисты (3). В России концептуализм известен с 1970‐х годов. В 1980‐е годы для нового поэтического поколения он стал непременным элементом лирического стиха. Тимура Кибирова литературные критики называют трагическим поэтом, ведь в его ироничной поэзии заложена трагедия:

Как видим, Кибиров пишет, что жизнь трагична даже для тех, кто верует и убежден в бессмертии души.

Специальный корреспондент журнала «Русский репортер» Ольга Тимофеева встретилась с поэтом, чтобы поговорить с ним о том, как рождаются его стихи, а также о мировой политике и о культе молодости (4). Т. Кибиров ответил, что его поэзия не слишком сложна, но загадочна. Вообще, сказал он, стихи появляются в результате странного процесса. «Непонятно, откуда берется и ничего тебе в голову не приходит, а потом вдруг, буквально вдруг – переходишь совсем в другое состояние» (4, с. 46).

У Тимура Кибирова есть и христианские темы. Так, например, он пишет, что существуют два Господа Бога – «их и наш». Поэт полагает, что христианство это не только религия русских и осетин: «Если оно истинно, то это истина вселенская» (4, с. 47). Говоря о мировой политике, Тимур Кибиров утверждает, что цивилизация находится в состоянии перехода к чему‐то новому, но к чему именно, еще никто толком не понимает. «От этого такая тревога» (там же). Он считает, что XXI век оказался веком религиозной войны, но это не средневековая ситуация, когда ислам боролся с христианством. Теперь все по-другому: с одной стороны ИГИЛ, воины Аллаха, а с другой – современная цивилизация, причем языческая. Вот почему Кибиров полагает, что нынешняя война религиозна только с одной стороны, а с другой это не война, а только оборона.

Поэт также убежден, что в современном мире даже ранняя молодость считается самым важным возрастом человека. Культ молодости привел к тому, что люди до 40 лет думают, что они молоды. По его, Кибирова, воспоминаниям, самый страшный возраст это 17–18 лет. В XIX в. людей в 50 лет уже считали стариками. Сам же он начал готовиться к старости, когда ему исполнилось 45. Сейчас Тимуру Юрьевичу Кибирову 60, и он говорит о том, что старик должен быть стариком, «должен быть ворчливым, консерватором, а не задрав штаны куда‐то бежать» (4, с. 48). Что же касается молодых поэтов, то они почему‐то думают, что «всякая подлинная поэзия должна быть абсолютно непостижимой для обывателя» (4, с. 49). Их копеечные идеи облекаются в непроницаемую форму и выдаются за подлинную поэзию. Сам же Т. Кибиров культивирует простоту и отнюдь не считает ее синонимом примитивности.