Культурология. Дайджест №2 / 2015 - Страница 3
К понятию консерватизма
«Консерватизм», «консервативная идеология», «просвещенный консерватизм» стали сегодня модными понятиями и в наших официальных кругах, и вслед за ними в более широком общественном употреблении. И эта тяга понятна перед лицом культурной и моральной разрухи, ставшей следствием господства передовой леволиберальной идеологии с ее установками на радикальное «раскрепощение» человека от всех жизненных скреп и норм, от христианской традиции двухтысячелетней давности, иначе говоря, от христианских ценностей, которые безотчетно фигурируют под псевдонимом «общечеловеческих».
Теми, кто видит в леволиберализме угрозу европейской – шире – западной – ойкумены (куда входим и мы), на консервативный путь возлагаются единственные надежды. А в глазах этих самых либеральных радикалов и безоговорочных прогрессистов консерватизм угрожает застоем и стагнацией; дескать, носители его – это приверженцы всего отжившего, тормозящие движение человечества вперед.
В ходу два употребления этого понятия. Первое, уже описанное нами, негативное, порицательное, имеющее хождение в лагере прогрессистов, по существу совпадает с бытовым, когда таким словом хотят осудить человеческую косность и бездвижность, в этом случае оно, конечно, не претендует ни на какое концептуальное содержание. Другое употребление, с положительным содержанием, отражает приверженность традиционным культурным и религиозным ценностям и порядкам, защите исторической преемственности, но тоже остается неотрефлексированным, непригодным в качестве доктрины.
К таковому же типу, по-видимому, можно отнести точку зрения сегодняшнего российского истеблишмента, но с той примечательной особенностью, что трудно понять, каким именно былым нормам и ценностям рекомендует она следовать – воинственно атеистическим или тысячелетним христианским; в какой «системе добра и зла» жить, потому что в российском медийном пространстве поднялся вихрь равнодействующих антагонистических, взаимоисключающих принципов, идей и образов. И неизвестно, откуда вести историческую преемственность – от вождя мирового пролетариата Владимира Ленина или от святого князя Владимира, крестителя Руси. Подобное гибридное сознание наших идеологов находится в состоянии, близком к постмодернистскому, совмещающему несовместное.
Так чем же может и должна быть консервативная доктрина? Вдумаемся в этимологию.
«Консерватизм» происходит от слова «консервировать», сохранять. Но чтобы сохранять живой организм, каковым является человеческое общество, нужно вовремя откликаться на его жизненные потребности. Так же, как растение для своего роста нуждается во влаге, питании, солнечном свете, людскому сообществу для его развития требуется соразмерный отклик в виде корректировок (реформ), т.е. внесения чего‐то дополнительного, нового. Тот, кто хочет сохранить жизнь, должен идти на перемены (которые диктует сама жизнь, а не те, которые диктуются ей революционно-утопической – включая леволиберальную – идеологией). Вот этого понимания – непременного включения инновационного элемента в дефиницию понятия «консерватизм» как раз и не хватает в современном представлении о дееспособном консерватизме, который, таким образом, не может не быть «творческим», или, точнее, «либеральным консерватизмом».
К тому же в качестве его сущностной характеристики требуется помнить, что подлинный социально-политический консерватизм как сохранение живого (человеческого сообщества) так же связан с эволюционным путем реформ, как его левый антипод – с путем революционным. Далее, концептуальное понятие – «либеральный консерватизм» – противостоит не только безоглядному прогрессизму, но и – правой идеологии с ее простым упором на прошлое (standpattism6), на увековечивание status quo, т.е. наличного положения вещей. (Заметим, что вообще у нас плохо с различением «правая, левая где сторона». Почему‐то принято коммунизм и национал-социализм причислять к правым и консервативным идеологиям, в то время как они, будучи тоталитарными, собрались строить радикально новый мир, свойственный левому проекту.)
Между тем, повторим, этот творческий, либеральный консерватизм не получил адекватного оформления, не был до конца вербализован, ибо в дореволюционные, допотопные времена практический консерватизм не особенно нуждался в теоретизировании, не удостаивал быть умным, будучи идеологией власти; а в переломную, сдвинутую эпоху недоверие к рефлексии как к «ученым выдумкам» долго сохранялось по инерции, а также вследствие драгоценного для сердца консерватора пережитка идиллической поры, когда история текла вроде бы в соответствии с консервативными представлениями о ней.
Шла вторая половина взбаламученного ХХ в., а в определениях консерватизма – даже в томе 1962 г. солидной «Британской энциклопедии» – все еще господствует набор практических, пусть и весьма здравомысленных, но не объединенных единым принципом, не возведенных в цельное мировоззрение черт: согласие с естественным законом; принцип хранения наследства; «право данности», т.е. предпочтения мудрости предков; принцип благоразумия (исходить из представлений об отдаленных результатах предпринимаемого действия); принцип разнообразия (а la гражданский плюрализм); признание неизбежного несовершенства социального порядка (при возможных, однако, улучшениях). Так же, а то и еще более анахронично, звучали в более близкое время мнения отдельных западных консерваторов. «Что такое консерватизм? – риторически вопрошает немецкий автор Голо Манн. – Этого знать нельзя и незачем <…> надо полагаться на опыт и ничего, кроме опыта». Другой консерватор наших времен, соотечественник Голо Манна С. Шренк-Нотзинг утверждает: «То, что сегодня именуется консерватизмом, не может быть выведено из понятия, а решается злобой дня».
Но как с таким теоретическим оснащением можно противостоять натиску радикальных сил, кардинально меняющих обстановку в обществе в новые времена?
И защитники консервативной позиции не могли не откликнуться на социально-политические и идейные перемены, изменяющие лицо мира и сотрясающие дорогой им традиционный порядок.
«Корень зла» и начало этого нового эона они, естественно, связывали с идеями Французской революции 1789 г., когда Новая история, по их характеристике, приняла «люциферическое направление». Консервативная критика этого тренда и его революционной практики не замедлила себя ждать. Однако старая антиинтеллекунктаторская «философия несовершенства», с ее оглядкой на показатели опыта, перед фактом динамических культурно-экономических сдвигов нуждались в переосмыслении и обновлении.
Теперь, в ситуации социально-революционных перемен, настроений и ожиданий, консерватор, мирно озабоченный поддержанием стабильного порядка вещей и миропорядка в целом, оказывался в парадоксальном положении, когда он должен сменить орало на меч и выступить прямым оппозиционером господствующих радикальных течений и противником институциализации «духа отрицания».
Волны консервативной реакции приводят в послевоенное время к появлению в Америке идеологии «нового консерватизма» (Д. Белл, И. Кристол, М. Новак, Р. Нисбет и др.). В области социологии меняется взгляд на не признаваемый до сих пор капиталистический строй с его буржуазно-демократическими институтами, оставшийся теперь гарантом социально-экономической стабильности. Но главное – сдвиги в идеологии. Перед лицом перерождения либерализма в псевдолиберальный прогрессизм неоконсерваторы вступили в схватку с «перерожденцами» за классический либерализм, по сути подменяемый теми культом прогресса.
И тут неоконсерватизм обнажает сущностную, либеральную подоплеку консервативной позиции как таковой, о которой говорилось нами выше. Повторим: при сохранении органического целого необходимо оставить место для нового, свободного, не запрограммированного прошлым элемента. Вот этот сплав консервативного и либерального элементов, признанный по сути в неоконсерватизме, должен был бы послужить концептуальному определению действенной консервативной позиции, которая может быть только «либеральным консерватизмом» (а другого позитивного консерватизма, как мы убедились, не существует). Либеральным консерватором был А.С. Пушкин (впервые определение дано П.В. Анненковым), либеральными консерваторами были наиболее глубокие русские мыслители.