Культурология. Дайджест №1 / 2018 - Страница 4

Названа одна из причин современных психических заболеваний: невозможность реализации человеком собственных (индивидуальных) возможностей, которые безграничны – необходимое условие антропологической универсализации.

По этому поводу М. Фуко заметил:

«Болезнь – это процесс, в ходе которого разрушается нить эволюции, уничтожающий сперва в своих наиболее мягких формах самые недавние структуры и затрагивающий затем… наиболее архаичные уровни. <…> Болезнь не противостоящая природе сущность, она и есть природа, но в своем обратном развитии…» (25, с. 93–94).

Следовательно, некоторые виды психических болезней возвращают человека к пройденным фазам эволюции; болезнь – не отклонение от здоровья, а здоровье, каким оно было в архаическую эпоху; архаическое сознание в условиях современности, не желающее эту современность признавать и невольно для него самого уходящее от нее в болезнь.

Ибо не только наша физическая природа содержит черты, свойственные нашим далеким животным прародителям (о чем после Ламарка, Жоффруа и Дарвина уже не спорят), но и душевная природа вмещает психический опыт наших предков в человечестве, так что каждый индивид заключает в себе едва ли не все, что было пережито и передумано за всю историю – отсюда сны негра, аналогичные сюжетам греческой мифологии, и повторение психозом швейцарского ученика видений египетского гностика.

Почему речь зашла о современных психических заболеваниях? Ведь такого рода состояния имеют очень давнюю этиологию. Потому что сегодня давление на индивидуальное сознание выросло во много раз, сравнительно с прошлым, из-за появления не виданных прежде технических средств распространения массовой (коллективистской) культуры.

«Против этого есть лишь одно средство: внутренняя консолидация индивида, которому в противном случае угрожает неизбежное оглупление и растворение в массовой психе. Ближайшее прошлое со всей возможной ясностью продемонстрировало нам, что это означало бы; причем ни одна из религий не смогла послужить защитой, а такой организующий фактор, как государство, оказался самым эффективным средством для выпуска людей массы. В подобных условиях единственное, что может помочь – иммунизация индивида против токсина массовой психологии. <…> Данный процесс призван создать противовес прогрессирующей дихотомии и психической диссоциации коллективного человека» (32, с. 177).

Культура способна выступить в качестве такого противовеса, ибо апеллирует к индивидуальности, поощряет ее и является единственным средством противостояния коллективизму как архаическому наследию.

Нынешнее состояние культуры обесценивает давно установившиеся понятия «запад» и «восток», сохраняющие всего-навсего политико-идеологический смысл. Правда, культура не имеет отношения к политике, хотя и зависит от нее. Однако оба вида деятельности подчиняются разным силам: политика – временным и переменчивым; культура − вечным и неизменным. И если творец культуры должен учитывать политические условия, то лишь в той степени (повторяю вслед за Чеховым), в какой следует защищать культуру от вторжения политики.

Но сегодня и политика (отбрасываю оговорки ради заострения мысли) вступила на путь индивидуализации и по этой причине становится явлением культуры, по крайней мере, в той степени, какой никогда не знала за всю предыдущую историю. О былом положении политики как волеизъявлении государства О. Шпенглер заметил: «Первоначальная государственная идея связана с понятием единоличного правления, очевидность чего восходит еще к истокам животного царства» (28, с. 475).

Похожую мысль высказал швейцарский эллинист:

«Фигура Гермеса, лукавого и хитрого плута в кругу олимпийских богов, особенно неоднозначна; в то же время как раз его имя относительно легко поддается истолкованию, подводя тем самым к первооснове; herma имело значение “нагромождения камней”, искусственно сооруженный знак как первичная форма разметки территории. Всякий, кто проходил мимо, должен был положить в кучу еще один камень, таким образом давая знать о своем присутствии. Это позволяло обозначать участки, определяя их границы. Другой формой установления границ участков, сложившейся еще в животном мире, было произведение впечатления демонстрацией фаллоса, который впоследствии заменяется соответствующими символами − поставленными вертикально камнями или столбами» (3, с. 260).

Развивая эту демаркационную логику, можно сказать, что и установление границ между государствами восходит к истокам животного царства; и войны с целью изменить эти границы коренятся в животных инстинктах. Вот почему ослабить влияние зоологического в обществе: форм единоличного правления, жестких государственных границ − значит сделать новый шаг на пути усиления в человеке человеческих черт – продолжить индивидуализацию, следуя природе человека, ибо культура идет в этом направлении, «и каждый должен теперь содействовать тому, чтобы ускорить» (повторяю в сокращении слова Гёте) названное движение. А это значит, что каждому следует позаботиться о собственной индивидуализации, о преодолении в себе архаики коллективизма, доставшегося с незапамятных времен.

В 1935 г. один из теоретиков культуры писал:

«Ныне мы живем в чрезвычайно крепко организованной системе отдельных соперничающих государств» (26, с. 255).

Через несколько десятилетий положение изменилось – возник союз европейских стран, и хотя противоречия между ними никуда не делись, они, можно надеяться, утратили характер, способный довести до вооруженного конфликта и возвращения к истокам животного царства. Вдобавок каждое из государств уже не выглядит крепко организованным, о чем свидетельствуют два референдума 2014 г. в Шотландии (сентябрь) и Каталонии (ноябрь). Пусть на сей раз обе территории остались в составе своих государств. Сам факт свидетельствует, что политическая жесткость, долгое время определявшая структуру и границы каждого государства, теряет абсолютный характер (без какого-либо применения силы с той и с другой стороны), и центральная власть вынужденно разрешила референдумы как волеизъявление части населения – возможно, прототип будущей политической индивидуализации. Именно так можно рассматривать недавний выход Англии из Европейского союза в результате общенародного голосования в июне 2016 г., ибо ЕС представляет сообщество, фундаментом которого является единство, признающее политическую индивидуальность каждого члена – первоочередное, я полагаю, условие любого жизнеспособного единства.

Кажется, такое положение предвидел американский антрополог:

«Чем лучше мы понимаем и чем более полно изучаем и осмысливаем отношение между культурой и политической властью, тем более отчетлив становится вывод… сила должна <…> быть сосредоточена в незаинтересованных руках некоей контролирующей инстанции. Культура как образ жизни, как определенный национальный тип занятий, как вкусы и интересы не может быть навязана, контролироваться или вводиться законодательным путем. Культуре должны быть даны наилучшие возможности для развития и для плодотворного взаимодействия с другими культурами, но она должна поддерживать собственное равновесие и самостоятельно развиваться в условиях полной культурной автономии» (12, с. 175).

Знал или нет сам автор, но он повторил мнение немецкого философа, высказанное на лекциях в Йенском университете летом 1794 г.:

«…Сам человек есть цель, он должен сам определять себя и никогда не позволять определять себя посредством чего-нибудь постороннего…» (22, с. 62–63).

Для этого, добавляю, нужна полная культурная автономия, невозможная в «крепко организованной системе отдельных соперничающих государств». Поэтому, продолжает Фихте, «жизнь в государстве не принадлежит к абсолютным целям человека <…>, но она есть средство… для основания совершенного общества. Государство, как и все человеческие установления, являющиеся только средством, стремится к своему собственному уничтожению: цель всякого правительства – сделать правительство излишним» (22, с. 75–76. Курсив автора).