Культурология. Дайджест №1 / 2018 - Страница 3

− Это дело первостепенной важности, − продолжал Гёте, − вы себе и представить не можете, какие чувства я испытал, узнав о заседании от девятнадцатого июля. В Жоффруа де Сент-Илере мы отныне и на долгие времена имеем могучего союзника. И еще я понял, с каким страстным интересом относится к этому спору французский ученый мир, если, несмотря на грозные политические события, заседание девятнадцатого июля состоялось при переполненном зале. Но самое лучшее, что метод синтезированного рассмотрения природы, введенный Жоффруа во Франции, теперь более пересмотру не подлежит. <…> Отныне и во Франции дух, подчинив себе материю, станет господствовать при исследовании природы. Французам откроются великие принципы творения, они заглянут в таинственную мастерскую господа. Да и что, собственно, стоит все общение с природой, если, идя аналитическим путем, мы имеем дело лишь с ее отдельными, материальными частями и не чувствуем веяния того духа, который каждой из этих частей предуказывает ее путь и любое отклонение от него приостанавливает или поощряет силою внутреннего закона» (29, с. 609–610. Курсив автора).

Внутренний закон и состоит в том, что культура движется в некоем направлении, не имеющем цели, и я называю его индивидуализацией человеческого типа вследствие исторически расширяющихся условий (экономических, технических, социальных и политических), благоприятствующих каждому выяснить, кто он таков, каково его личное назначение во Вселенной. «Отныне… дух, подчинив себе материю, станет господствовать при исследовании природы» – то самое усложнение, о котором писал Ламарк. Индивидуализация – всеобщее культуры, а ее всеобщее − «универсальный человек» в качестве гуманитарного идеала. Пользуюсь понятием флорентийских неоплатоников XV века, синонимичным понятию «ренессансная личность», предполагающим того, кто наделен самыми разнообразными способностями, объем которых бесконечно растет по мере удаления от последнего универсального предка в направлении к антропологической универсалии.

Подобное развитие предвидел упоминавшийся Ж.Б. Ламарк. Появление человека на восходящей «лестнице» привело к идее бесконечного усложнения:

«…У человека… число и разнообразие представлений, доступных индивидуумам его вида, образует огромную лестницу, причем высшая ступень ее не может быть определена…» (11, с. 526), поскольку названное усложнение не имеет пределов.

История нового для мировых пространств материи человеческого типа есть история постоянного преодоления им всемирной материальности; постоянного, хотя и не прямолинейного, расширения представлений о себе самом как существе, содержание которого не может быть определено окончательно.

Антропологической формой всемирной материальности является коллективизм, ослабляющий значение любого индивидуального действия и самой индивидуальности. Коллективизмом наших дней является массовая культура во всех ее разновидностях.

Она существовала всегда, но теперешние средства ее распространения прежде не имели аналогов. Х. Ортега-и-Гассет назвал такое положение «восстанием масс», указав на один из существенных признаков современной эпохи. Германский мыслитель использовал еще более резкое понятие «реколлективизации» − возвращения человечества к психологии и практике архаического коллективизма: «Реколлективизация, которая была такой заметной чертой Средних веков по сравнению с античностью, в большей мере представляет собой социологическую, чем теологическую проблему. <…> Мы говорим о проблеме масс, которая, вследствие христианизации отсталых народов Европы, привела к реколлективизации, очень сильно контрастирующей с высоким уровнем индивидуального сознания, достигнутого культурным человеком античности. Также и сегодня, когда в историю вступают попранные массы и азиатские народы, неизбежно возникает временное понижение уровня сознания и индивидуальной культуры в сравнении с отдельным индивидом как… продуктом западной цивилизации, начиная с эпохи Возрождения. <…> Это психологически реакционное объединение в массу современных людей совпадает с другим социологическим явлением, а именно, со вступлением в историю новых первичных расовых групп. То есть мы не должны смешивать примитивное коллективное состояние вступающих теперь в историю азиатских масс с явлением реколлективизации, когда неисчислимые миллионы высокоиндивидуализированных и чрезмерно специализированных городских жителей регрессируют в массовый коллектив… Смешение прогрессивных и регрессивных направлений развития является одной из сложностей современного коллектива и психологии культуры» (15, с. 391–392).

«Объединение в массу» − одна из черт ХХ столетия. С этим связано развитие массовой культуры как результата столь же невиданного развития технических достижений, способствующих распространению упрощенных культурных образцов, приспособленных к интересам массового человека. Именно массовой культуре обязаны такие явления минувшего столетия, как идеология и реклама.

Никогда идеология не играла такой роли в жизни людей, не оказывала такого воздействия на массовое поведение. Эта роль совпала по времени с развитием рекламы, ибо идеология есть ее разновидность. Одна распространяет сведения о разнообразных товарах, другая – жестко ограниченный набор идей. Отличие состоит лишь в том, что при всей навязчивости рекламе не свойственно физическое насилие, как идеологии. Но и та и другая обращаются не к отдельному лицу, а к человеку массы, ориентируются на упрощение культуры, поскольку не учитывают индивидуальных интересов. Из-за этого идеократические режимы придают значение воспитанию, а не образованию, которое предполагает выработку каждым человеком собственного взгляда на мир – мировоззрения. Воспитание же основано на унифицированном стандарте, требующем однотипного поведения (и мышления) от разных людей. Поэтому обеспечивается оно только средствами насилия.

Наиболее чуткие умы XIX в. предвидели последствия подобного развития: массовое упрощение человеческого типа, понижение требований к человеку. В ответ раздался призыв: «Человек есть то, что надо преодолеть!» В нем читается обеспокоенность Ф. Ницше «массовизацией» жизни, ослаблением роли индивидуального существования.

Спору нет: человек массовой культуры должен быть преодолен. Индивидуализация рассматривается самым надежным средством сопротивляться «восстанию масс», и чем интенсивнее происходит развитие массовой культуры, тем больший отпор оно встречает; тем отчетливее осознается необходимость индивидуализации, в ином случае начнется нисхождение по упомянутой лестнице, упрощение эмоциональных и умственных реакций.

Не человек массы, но человек-индивид способен выстоять против стихии органической жизни, массовой по своей природе, не знающей ничего индивидуального и потому враждебной человеку, хотя он сам – ее производное. Таково извечное противоречие его существования.

Сегодняшнее состояние общества нуждается в ответе на вопрос: возможна ли социальная система, заинтересованная в индивидуализации? Если признать справедливыми приведенные соображения, то да, ибо в этом направлении движется развитие культуры и человеческого типа – уникальной разновидности всемирной органической жизни. Поэтому в сжатом виде можно определить задачу, которую предстоит решать человеку: осознать себя как индивида, вырваться из массива неразличимого коллективизма (и не только первоначального, архаического, но и современного, «повторного», «реколлективного»), осознавая связи с ним: в первобытном коллективе зарождалось теперешнее индивидуальное сознание; современный же коллектив – наша среда, и по этой причине нам должно сопротивляться с удвоенной силой.

«…Легко может быть, что среди запущенных функций скрыты индивидуальные ценности, неизмеримо высшие, которые если для коллектива и не имеют большого значения, то для индивидуальной жизни являются драгоценнейшим кладом… доставляющим единичному человеку чрезвычайную интенсивность и красоту жизни, чего он тщетно искал бы в функциях коллективных. Дифференцированная функция дает ему, правда, возможность коллективного существования, но удовлетворения и счастья жизни она ему не дает, потому что они достигаются лишь раскрытием индивидуальных психических богатств. И часто отсутствие последних ощущается в глубинах души как недочет; а недосягаемость этих богатств порождает внутренний разлад…» (31, с. 146–147).