Культурология. Дайджест №1 / 2016 - Страница 11

Приписка в прозе (повторенная в письме к Гоголю) к этому стихотворению («Лалла Рук») заканчивается так:

«И эта прощальная звезда на нашем небе есть знак того, что прекрасное было в нашей жизни, и вместо того, что оно не к нашей жизни принадлежит. Звезда на темном небе, – она не сойдет на землю, но утешительно сияет нам из дали и некоторым образом сближает нас с тем небом, с которого неподвижно нам светит. Жизнь наша есть ночь под звездным небом. Наша душа в лучшие минуты бытия открывает новые звезды, которые не дают и не должны давать полного света, но, украшая наше небо, знакомя с ним, служат в то же время и путеводителями по земле»119.

Или еще так:

Жуковский сожалеет, когда ему приходится уйти к себе, «не проводив на покой своего милого солнца». Лунные мотивы также свойственны поэзии Жуковского; призрачный свет луны преображает все предметы. И Жуковский знает прекрасные отождествления луны:

Но и этот образ луны Жуковский напитывает своим «воспоминанием», давая затем нечто вроде лунной мистики.

У Жуковского есть один необычный художественный образ; он уяснится из следующего отрывка: «Я когда-то сказал: счастие жизни состоит не из отдельных наслаждений, но из наслаждений с воспоминанием. И эти наслаждения сравнил я с фонарями, зажженными ночью на улице. Они разделены промежутками, но эти промежутки освещены, и вся улица светла, хотя не вся составлена из света. Так и счастие жизни! Наслаждение – фонарь, зажженный на дороге жизни; воспоминание – свет, а счастие – ряд этих прекрасных, светлых воспоминаний, которые всю жизнь озаряют… Зажигай свой фонарь, не заботясь о тех, которые Провидение даст зажечь после: в свое время ты оглянешься, и за тобою будет прекрасная, светлая дорога!.. Можно некоторым образом сказать, что существует только то, чего уже нет! Будущее может не быть; настоящее может и должно перемениться; одно прошедшее не подвержено изменяемости: воспоминание бережет его… И ряд таких минут, в которые Божество, блеснув пред тобою твоим же собственным чувством, не угасло, но оставило тебе свет свой в воспоминании, ряд фонарей – вот счастие, и оно вечно, как с его неизгладимыми воспоминаниями»124. В стихах это выражено Жуковским так (это соответствие прозы и стихов, нередкое у Жуковского, характерно для него):

Что касается основного и самого значительного образа поэтов – сновидения, то здесь должно заметить следующее: Жуковский, часто прибегающий к нему, обнаруживает необыкновенно внимательное отношение к состоянию сновидения; так он бережно замечает и тонко описывает как самое это состояние, так и едва уловимое состояние засыпания, затем своеобразное состояние чуткого внутреннего сна и пр. Однако ввиду того что во всей определенности не сознавалось значение сновидения как эстетического первофеномена, то и самое употребление этого образа не могло быть всегда строго соответствующим тому значению его, которое только еще предчувствовалось (например, в самих по себе прелестных вступлениях к двум его стихотворениям в прозе, о которых упоминалось раньше). Шопенгауэр, так же, как художник, часто пользовавшийся образом сновидения и обративший на него такое большое внимание, не создал, однако, вполне определенной метафизики сновидения, но обратился снова к «идеям» Платона. Уясняя, например, в этом смысле «безвольного, вечного субъекта познания, коррелата идеи» (т.е. состояние созерцания), Шопенгауэр продолжает так: «Жизнь и ее образы носятся теперь пред ним, как мимолетные виденья, подобно легким утренним грезам человека, наполовину проснувшегося – грезам, сквозь которые уже просвечивает действительность и которые не могут больше обманывать; и как он, так испаряются наконец и эти видения, без насильственного перехода»126. Здесь вполне очевидно, с предлагаемой точки зрения, несоответствие употребления слова значению его, происшедшее оттого, что сновидение взято в его вульгарном смысле, как нечто обманное в сравнении с действительностью; тогда как если бы точнее сознавалось, что первообразы – идеи, открывающиеся нам в созерцании, суть не что иное, как образы наших сновидений, то и представленное Шопенгауэром отношение должно быть перевернуто: вид, смысл этого отрывка, ясный даже и при таком неточном словоупотреблении, как раз заключается в том, что всякое «восприятие» действительности заменится «созерцанием» ее. (Действительность эмпирическая и действительность метафизическая). Вполне определенно выражался Шопенгауэр в таком, например, своем замечании: «В тот миг, когда, оторванные от хотения, мы отдаемся чистому безвольному познанию, мы как бы вступаем в другой мир… Освобожденное познание возносит нас так же далеко и высоко… как сон и сновидение… Мы уже не индивид, он забыт, мы только чистый субъект познания, единое мировое око»127. Образ полета, летание, ощущение которого сопровождает блаженный миг наступления сновидения и не оставляет нас во все продолжение его, свойствен поэзии Жуковского настолько, что делает ее всю как бы воздушной. В обращениях к своей музе и поэзии, в этих едва ли не лучших своих стихотворениях («Я музу иную бывало», «К Гению», «Лалла Рук» и др.) Жуковский прямо называет себя поклонником «чистой красоты»: ее гению внемлет его душа «в чистейшие минуты бытия». И справедливость такого самоопределения не нарушается ни религиозностью Жуковского, ни некоторыми символическими чертами, которые можно иногда увидеть в его творчестве. Выражением «символ» в искусстве, в лучшем случае, хотят сказать то же, что вполне исчерпывается более открытым выражением «художественный образ». Предпочтение же понятия символа свидетельствует лишь о неразличении ценностей (эстетическая ценность не выделена из ряда других). С другой стороны, выражение «художественный образ» следует только пояснить более точным и раскрывающим всю глубину его смысла выражением «сновидческий образ». В понятии символа мы имеем, напротив, сознательное отвлечение от художественной ценности произведения или образа, расторжение сновидческих отождествлений (данных нам в едином и цельном переживании всего клубка их), превратившихся в простые уподобления образов друг другу. Такого рода символические черты встречаются в произведениях Жуковского, например, в его, как он называет, «горной философии» (письмо из Швейцарии)128 или в описании им торжества открытия Александровской колонны: она была для Жуковского и художественным «видением удивительного дня» и «символом России, вступающей в великий период бытия своего»129. В стихотворении «Розы», написанном «при получении рисунка из роз с стеблями в виде креста», мы имеем соединение художественного и символического образа. Если выпустить всю середину этого стихотворения (десять строк, которые содержат образ этих роз, как символ жизни, ведомый Промыслом), то оставшееся (начало и конец стихотворения) даст дивный художественный образ: