Культурология. Дайджест №1 / 2016 - Страница 10

Изменить размер шрифта:

Состояниями, предрасполагающими к творчеству, должны оказаться (о чем уже отчасти упоминалось раньше) те, в которых участие души в конкретных связях мира сводится к возможному мнимому – наподобие того, как в состоянии естественного сна. Таковыми будут, например, молчание, тишина, одиночество107. «Быть с собою, значит давать бытию своему полноту и твердость… отделяться от внешнего, чтобы знакомиться с внутренним. Но быть с собою можно только в уединении, в котором, можно сказать, настоящая жизнь наша». «Все необъятное в единый вздох теснится, и лишь молчание понятно говорит»108. «Полное, таинственное чувство тишины, которое в то же время есть и глубокое чувство жизни»109. В этом же смысле Жуковский говорит и о состоянии болезни (где и страдание, и одиночество): «Я болен. В промежутках более высоких мыслей, нежели когда-нибудь. Более воспоминаний и трогательных. Какое-то общее неясное воспоминание, без вида и голоса, как будто воздух прежнего времени… – болезнь есть состояние поучительное, сначала affaiblissement110, – упадок, потом усилие, потом непременно дойдешь к чему-нибудь высокому. Болезнь знакомит с религией не страхом смерти, но величием жизни; страдание составляет настоящее величие жизни. Это – лестница. Наше дело взойти; что испытание, то ступень вверх. Радости можно назвать этими площадками, которые отделяют ряд ступенек от другого – они служат только отдохновением и переходом для новых усилий, для новых возвышений. Звезды. Тени. etc»111. Этот «воздух прежнего времени», это «неясное воспоминание без вида и голоса» есть не что иное, как первый просвет в метафизическое души, которое проглядывает из обступающих его тяжелых туч эмпирического, пока не засияет небесным светом восторжествовавшая лазурь сновидения; это – момент засыпания души для мира и загорающейся в ней жизни для творчества. И как прелестны эти странные, ничем как будто не связанные, простые упоминания: «Звезды. Тени». Здесь уже – сновидение, готовое заиграть перед душою всей красотой своих образов. Воспоминание пронизывает и самые образы художественных сновидений Жуковского. Общими всем поэтам, естественно, будут образы близкие к тем, из которых состоит жизнь сновидения. Поэтому образ легких и бесплотных теней принадлежит к древнейшим и постояннейшим у поэтов. Жуковский любовно отмечает каждое присутствие тени притом, что описывает? (Движущиеся тени облаков, «и ветер флагом шевелит, и рядом тень его бежит» и др.) Образы сновидений – те же тени, и наоборот, сами тени могут быть созерцаемы нами, как призрачные образы нереальных существ.

И Патрокл с брегов забвенья
В полуночной тишине
Легкой тенью сновиденья
Прилетал уже ко мне.
(Баллада «Ахилл»)112
Звезда знакомая там есть;
Она к нему приносит весть…
О милом весть, и в мир иной
Призванье…
И делит с тайной он звездной
Страданье;
Ее краса оживлена:
Ему в ней светится она.
Он таял, гаснул и угас…
И мнилось,
       Что вдруг пред ним в последний
       час
Явилось
Все то, чего душа ждала,
И жизнь в улыбке отошла.
(Баллада «Узник»)113

Жуковским излюблен еще образ завесы (покрывала, пелены, покрова, занавеса). В качестве именно художественного образа это есть образ сновидческий, со всею возможностью сновидческих отождествлений и перемещений значения и пр.: это не просто отделяющая нас от чего-либо завеса, но такая, за которою ощутительно, хоть и непонятно, таится нечто значительное для нас, чего ждет все существо наше. «Будем… стоять перед опущенною завесою» («таинственною завесой», которая отделяет «нас от иного мира»)114, будем радоваться ее трепетаниям, убеждающим нас, что за нею есть жизнь. «Это – очарованный покров». Хотя Жуковский нашел у себя такие слова призыва к ночи: «Сойди, о, небесная, к нам с волшебным твоим покрывалом… Своим усыпительным пеньем томимую душу тоской, как матерь дитя, успокой»115 – но все же с вечером более сродства в его душе. О последних своих годах Жуковский отзывается так: «Покой моей обвечеревшей жизни»; но этот вечерний свет изливает и вся его поэзия. Именно заходящее солнце было в особенной интимной близости к душе Жуковского:

Величавое в младых лучах рассвета
И неприступное в полуденных лучах,
В спокойном вечере оно с душой поэта
Красноречивей говорит.
(Государыне императрице Марии Федоровне)

А о чем говорил с ним закат, об этом скажут такие его стихи:

Не часто ли в величественный час
Вечернего земли преображенья –
Когда душа смятенная полна
Пророчеством великого виденья
И в беспредельное унесена, –
Спирается в груди болезненное чувство…
Что видимо очам – сей пламень облаков,
По небу тихому летящих…

И т.д.

И есть слова для их блестящей красоты;
Но то, что слито с сей блестящей красотою
Сие столь смутное, волнующее нас…
Сие к далекому стремленье,
Сей миновавшего привет 116,
Внимая вечерней, Минвана, порой,
Что легкою тенью,
Все верный, летает твой друг над тобой;
Что прежние муки:
Превратности страх,
Томленье разлуки,
Все с трепетной жизнью он бросил во прах.
Что, жизнь переживши,
Любовь лишь одна не рассталась с душой;
Что робко любивший
Без робости любит и более твой.
(Баллада «Эолова арфа»)117

Единство лирического и метафизического отношения Жуковского, быть может, ярче всего сказывается на его образе звезд: от некоторых его строк веет как бы целой звездной мистикой.

Ах! не с нами обитает
Гений чистой красоты.
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты;
Он поспешен, как мечтанье,
Как воздушный утра сон;
Но в святом воспоминанье
Неразлучен с сердцем он..!
Чтоб о небе сердце знало,
В темной области земной,
Нам туда сквозь покрывало
Он дает взглянуть порой…
А когда нас покидает,
В дар любви у нас в виду,
В нашем небе зажигает
Он прощальную звезду 118.
Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com