Культурология - Страница 127

С европейской точки зрения, и цель этого пути, и сам путь очень странны. Истинное бытие души, как его понимают на Востоке, вовсе не реализация желаний нашего Я, личности, а слияние души (Атмана) с Космосом и Богом, обнаружение единства этих трех начал. Конец пути — это Дао или Нирвана, в которой сливаются и душа, и Бог, и Космос. Сам же путь — есть индивидуальная жизнь (индивидуальность), преодоление иллюзорности (Майи) неистинного бытия и жизни, раскрытие (тоже индивидуальное) истинного бытия. Если конечная цель у всех одна и та же (Дао, Нирвана, Бог), то путь к этой цели у каждого свой, индивидуальный, хотя мы проходим его по одним и тем же «ступеням» и «территориям».

Исследования музыковедов показывают, что для музыки Востока характерны большинство из указанных здесь моментов. Эта музыка подчиняется канонам, ведет нас по одинаковым музыкальным «ступеням» и «ландшафтам». Она переводит наши чувства и сознание из мира обычных различений и переживаний в другой мир, где эти различения и переживания исчезают, зато приоткрываются космические и божественные энергии и символы. Каждое исполнение восточной музыки неповторимо (импровизационно), как неповторим индивидуальный путь мастера.

Но можно спросить, какое нам дело до музыки Востока, нам бы в своих проблемах разобраться. А вдруг как раз наоборот: музыка Востока поможет решить некоторые наши проблемы, позволит иначе взглянуть на себя, на свою личность, подключиться к новым источникам энергии, новым смыслам? Кроме того, в наше сложное время важно понять человека другой культуры, его переживания и устремления.

Заканчивая свои размышления о музыке, снова задаю себе вопрос: почему роль музыки возрастает в наше время и в нашей культуре, охваченной глубоким кризисом? Не потому ли, что грядет время нового человека, новой личности и новой культуры? Личности менее эгоцентрической и эгоистической, более чувствующей других людей, думающей не только о себе, своем успехе, благополучии, комфорте, удовольствиях, но и о Человечестве, Природе, о животных и растениях, о земле, воде и воздухе. Время, которое, возможно, откроет дорог)' новой свободе, новой соборности людей, новым идеалам. Новые возможности позволят высвободить в человеке новые силы, эмоции и энергии, будут способствовать формированию новых динамических процессов его душевной жизни. Не должна ли грядущая музыка синтезировать в себе и музыку Запада, и музыку Востока, и энергии протеста, и энергии духовных поисков, и прошлую музыкальную культуру, и настоящую? Не будет ли она драматургически более острой, контрастной, более космической и одновременно более человечной, а поэтому эмоционально более ясной? Вероятно, современная музыка в разных ее видах и жанрах, с одной стороны, должна помочь человеку справиться с кризисом культуры, с многочисленными проблемами, вызванными этим кризисом, с другой стороны, подготовить и поддержать становление нового человека. Новая культура и новый человек, подобно Афродите, вышедшей из морской пены, должны родиться одновременно с новой музыкой, выйти из этой музыки (но не только из нее). Какая это будет музыка, покажет будущее.

4. Искусство как форма современной жизни и «постав»

Искусство может быть или современным или никаким. Что происходит с искусством сегодня, на рубеже столетий и тысячелетий? Как объективно взглянуть на современное искусство, если у нас нет «исторической дистанции (перспективы)» и мы не знаем, во что выльется новейшая история? Как развести (и нужно ли это делать?) исследователя и непосредственного участника истории и жизни, ведь наша позиция как активного участника истории несомненно должна влиять на объективность исследования искусства?

Думаю, подход М. Фуко подсказывает нам и отношение к искусству, т.е. тема должна звучать так: «искусство и современность» и пониматься как вопрос о характере установки на современное искусство, установки, предполагающей также выработку нашего отношения к самому себе [160]. Правда, одновременно нужно понять, что собой представляет искусство как объект изучения, как нечто, на первый взгляд, не зависимое от нас. Вопрос весьма непростой, ведь установка на современность, которую мы должны актуализовать, вроде бы субъективная. Но может быть, не только субъективная, но и объективная? Действительно, если не понимать объект натуралистически, как полностью независимый от исследователя, но наоборот, понимать его как идеальный объект, как «диспозитив искусства», который, с одной стороны, конечно, должен описывать объективно существующее искусство, но с другой — выражать наше отношение к нему, отношение к существующим дискурсам и проблемам искусства, отношение к тому, как на искусство можно влиять, то в этом случае искусство может быть взято одновременно и субъективно и объективно. Я хочу сказать, что выделение в гуманитарной науке объекта изучения предполагает реализацию определенного подхода, включающего не только рассмотрение эмпирического материала и фактов, но и анализ дискурсов, проблематизацию, рефлексию собственного отношения к данному явлению и возможности воздействовать на него, наконец, на основе всего этого построение диспозитива изучаемого явления (примеры подобного анализа на материале изучения техники и здоровья смотри в работах [147; 143]). Попробуем теперь реализовать этот подход в отношении к искусству. Начнем с проблематизации.

Даже неискушенный человек, не знаток искусства чувствует различие между классическим ( XVII , XVIII , первая половина XIX в.) и современным искусством. Оно бросается в глаза при сравнении соответствующих произведений, но еще больше при сравнении среды и условий художественного восприятия. Если классическое искусство «звучит» только в специальном помещении (выставочном или концертном зале), предполагает удаление и погружение в особую эстетическую реальность, противопоставленную обычной жизни (полностью ушел в книгу или музыку), то современное искусство сращивается с обыденностью, нагло теснит обычную жизнь, иногда трансформирует ее, иногда пародирует. По отношению к современному искусству язык не поворачивается говорить об эстетической реальности, о прекрасном, зато уместны рассуждения о роли искусства в представлениях о коммуникации, символической жизни, языковых играх и т.п. представлениях, активно разрабатываемых постмодернистами. Если в центре классического профессионального и искусствоведческого интереса и рефлексии стояли произведение искусства и зритель как эстетический субъект, то что, спрашивается, стоит в центре современной рефлексии в искусстве? Не устойчивое художественное бытие, а разные мерцающие реальности — прежде всего, виртуальные и символические.

Действительно, постмодернистов в искусстве интересуют проблемы истолкования (интерпретаций) произведений искусства, природа вторых, третьих, энных планов, виртуализация скрытых тем и сюжетов, психоаналитические и культурно-символические интерпретации и обоснования. «Нужно, — пишет Ж. Делёз, — чтобы каждой перспективе точки зрения соответствовало бы автономное произведение, обладающее достаточным смыслом: значимо именно расхождение рядов, смещение кругов, «чудовище». Итак, совокупность кругов и рядов — неоформленный необоснованный хаос, у которого нет «закона», кроме собственного повторения, своего воспроизведения в расходящемся и смещающемся развитии. Известно, как эти условия были выполнены в таких произведениях, как Книга

Малларме и Поминки по Финнегану Джойса: это сущностно проблематичные произведения. В них тождество читаемого, действительно, разрушается в расходящихся рядах, определяемых эзотерическими словами, подобно тому, как идентичность читающего субъекта рассеивается в смещенных кругах возможного мультипрочтения. Однако ничто не теряется, каждый ряд существует лишь благодаря возвращению других. Все стало симулякром. Но под симулякром мы должны иметь в виду не простую имитацию, а, скорее, действие, в силу которого сама идея образца или особой инстанции опровергается, отвергается» [59. С. 92—93]. Итак, вместо художественного произведения симулякр?