Культура древнего Рима. Том 1 - Страница 119

Адриан предъявлял высокие требования зодчим. Однако в памятниках, которые принадлежат его собственному замыслу, нет органического единства художественной выразительности и технического воплощения так поражающего в Пантеоне. Эклектическое и несколько наивное сопоставление эллинских и римских принципов можно видеть в громадном сохранившемся в руинах храме Венеры и Ромы, автором которого был сам император. Архитекторы его времени большое значение придавали размерам. Если небольшие постройки в частной вилле в Тиволи предназначены были возвеличить персону гулявшего в парке Адриана, то высота в два раза превосходящего Парфенон Пантеона или самое крупное культовое сооружение Империи — храм Венеры и Ромы призваны были прославить могущество Рима.

Не менее внушительной была и гробница Адриана на кубическое со стороной в 89 м и высотой 15 м цоколе, представлявшая собой мощный, 64 м в диаметре, цилиндр высотой в 21 м, со стенами, облицованными мраморными плитами. На четырех углах постамента стояли изваяния юношей с лошадьми. Короткий коридор вел от входа к вестибюлю с огромной статуей Адриана. Грандиозностью сооружении тог времени Рим еще стремился убедить народы в своей силе.

Те же тенденции проявлялись и в архитектуре провинциальной. В Афинах Адриан закончил сооружение огромного диптера — храма Зевса Олимпийского, сохранившиеся колонны которого и сейчас вызывают удивление размерами. На границе старых и новых спланированных Адрианом жилых кварталов была возведена арка, надписи на сторонах которой «Это город Тезея» и «Это город Адриана» так же недвусмысленно намекали на сходство между римским цезарем и греческим героем, как и сопоставления Плутарха в его «Сравнительных жизнеописаниях». В ее пролетах виднелись святыня Афин — Акрополь, а с другой стороны — грандиозный храм Зевса Олимпийского.

Декоративные украшения арок, алтарей, трофеев, колонн этого периода отличаются от рельефов Юлиев — Клавдиев и Флавиев. В то же время пластика времени Траяна непохожа на адриановскую. Рельефы арки в Беневенто решены иначе, чем в арке Тита. В сцене жертвоприношения, находящейся в пролете, Траян, жрецы и остальные персонажи заполняют все поле плиты так плотно, что свободного пространства за ними не чувствуется. Фигурам, расположенным в два или три глубинных плана, тесно. На устоях рельефы занимают четыре яруса; фриз, помещавшийся на арке Тита лишь в центральной части фасада, здесь не только распространился на всю ширину монумента, но заходит и на торцы. Рельефы имеются и на аттике, по обе стороны от центральной плиты с надписью. Сущность декора — назидательная: это прославление Траяна как полководца и государственного деятеля. На большом фризе с Форума Траяна, позднее разрезанном на четыре части и сейчас украшающем арку Константина, изображена схватка легионеров с даками. Героическая трактовка римлян созвучна дидактике официального траяновского искусства.

Исторический рельеф в годы Траяна достиг вершины развития в композициях колонны, посвященных двум дакийским кампаниям. Создававшиеся на месте рельефы двухсотметровой лентой обвивают ствол. Пейзажные и архитектурные фоны, батальные и мирные эпизоды, реальные и мифологические персонажи составляют плоть этого исключительного по своей исторической важности и художественной ценности повествования. Уверенная, неторопливая ритмика обстоятельного рассказа чувствуется на всем его протяжении. В патетических и бурных сценах даки показаны мужественными, стойкими противниками, скульптор с детальностью, свойственной эпохе, высекает в камне лица воинов, их одежды, оружие, окружающую природу — реки, деревья, скалы. В общем героическом звучании рельефов проступают характеры отдельных персонажей — солдат, варваров, римских военачальников, много раз изображенного императора.

Провинциальные рельефы времени Траяна отличает та же историчность повествования, стремление к почти этнографической точности в передаче одежд, оружия, утвари, влечение к выразительной характеристике образов (каменные метопы трофея в Адамклиси).

В исторических рельефах Палаццо Спада, утративших конкретность и точность траяновских, усилилась мифологическая трактовка образов, символичность и аллегория, заимствованные из поэтического наследия древних эллинов и египтян. Любимец Адриана — юноша Антиной — изображался часто в виде божества или героя греческих легенд. Менялась во времена Адриана и сюжетика скульптурных рельефов: реже встречались батальные сцены и официальные церемонии. В трактовке обнаженной натуры с ее выразительной пластичностью сказывалось тяготение скульпторов к позднеклассическим и раннеэллинистическим произведениям, в драпировках смягчались жесткость и резкость складок, свойственные траяновским памятникам. Большое значение приобретал фон в виде чистого свободного пространства. И все же, несмотря на это, образы кажутся скованными, замкнутыми в границах своих форм.

Наряду с тяготением к классическим прототипам в рельефах и круглой скульптуре встречались восточные черты (памятник Антиоха в Афинах), возрождался интерес к проблемам, решавшимся в годы августовского классицизма мастерами неоаттической школы[277].

Стремясь к наиболее совершенным композиционным формам, мастера часто обращались к тондо, подобным огромным (2 м в диаметре) рельефам, украшающим теперь арку Константина. Сюжеты их также соответствуют художественным принципам искусства Адриана: в сценах охоты на медведя, кабана, льва и жертвоприношений Сильвану, Диане, Аполлону и Гераклу основными персонажами выступают Адриан и Антиной.

Круглая скульптура в годы адриановского классицизма во многом подражала эллинской. Возможно, что громадные, восходящие к греческим оригиналам статуи Диоскуров, фланкирующие вход на римский Капитолий, возникли в первой половине II в. В них нет динамичности Диоскуров с Квиринала; они спокойны, сдержанны и уверенно ведут за поводья смирных и послушных коней. Некоторое однообразие, вялость форм заставляют думать, что они — создание адриановского классицизма. Величина изваяний (5,50 м — 5,80 м) также свойственна искусству того времени, стремившемуся к монументализации.

В портретах этого периода можно выделить два этапа: траяновский, характеризующийся тяготением к республиканским принципам, и адриановский, в пластике которого больше следования греческим образцам[278]. Императоры выступали в облике закованных в латы полководцев, в позе совершающих жертвоприношение жрецов, в виде обнаженных богов, героев или воинов. Однако если Траян в копенгагенской статуе как нагой могучий бог показан во всей силе своего характера, физического совершенства, непреклонной воли, то Адриан в виде Арея в памятнике Капитолийского музея скорее задумчив, нежели деятелен[279]. Хотя это, возможно, отвечало идее изваяния, утверждающего, что все уже завоевано, подвластно Риму и враги побеждены, в образе начинает ощущаться рефлексия, которая будет пронизывать произведения второй половины II в. Пластика статуй Траяна из Копенгагена и Остии, изображающих его в рельефном панцире, полна уверенной и спокойной мощи. В ней приглушена бравурная помпезность флавиевского искусства и выражены деловитость и сдержанное достоинство цезаря. В лице императора и в общей композиции статуй и бюстов Адриана в доспехах на первый план выступало скорее философское осмысление победы, нежели физическое утверждение власти.

В бюстах Траяна, узнать которого можно по спускающимся на лоб параллельным прядям волос и волевой складке губ, всегда преобладают спокойные плоскости щек и некоторая резкость черт, особенно заметные как в московском, так и в ватиканском памятниках. Энергия, сконцентрированная в человеке, всегда составлявшая сущность портретов того времени, ярко выражена в ленинградских бюстах: горбоносого римлянина — так называемого Саллюстия, молодого человека с решительным взглядом, и ликтора[280]. Поверхность лиц в мраморных портретах времени Траяна передает спокойствие и непреклонность людей; кажется, они отлиты в металле, а не изваяны в камне. Тонко воспринимая физиономические оттенки, римские портретисты создавали далеко не однозначные образы. На лица накладывала отпечаток и бюрократизация всей системы Римской империи. Усталые, равнодушные глаза и высохшие, плотно сжатые губы мужчины в портрете из Национального музея Неаполя характеризуют человека сложной эпохи, подчинявшего свои эмоции жестокой воле императора[281]. Женские образы исполнены того же чувства сдержанности, волевого напряжения, лишь изредка смягченного легкой иронией, задумчивостью или сосредоточенностью, В бюсте римлянки Киевского музея западного и восточного искусства холодная отточенность объемов сочетается с почти декоративной дробностью застывших форм сложной прически[282]. В московском женском портрете несколько мягче трактована поверхность лица и волос, но и здесь, хотя образ ориентирован на Республику, он всецело траяновский своей нарочитой сдержанностью.