Кукушонок - Страница 4
Налег я на бочку, но сорок тонн есть сорок тонн. "Люльку" пластало по ней, а ползли мы улиточкой. Мазепп вполне мог бы догнать нас, но мой движок напустил уйму ледяного тумана, в котором он потерял нас из виду. Чуя на затылке рысканье мерзкой ругани Мазеппа, я высчитывал, как не переусердствовать с разгоном бочки, а то в бачке не хватит воды на торможение и посадку в безопасном месте. Со стороны потасовка выглядела, наверное, препотешно, но мне было ох как невесело! Я взмок, а под конец вообще перетрусил, бросил еле ползущую бочку и дернул прочь...
Они появились из ледяного тумана почти одновременно: первой величественно плывущая бочка, а чуть позже в сотне метров левей Мазеппова "утроба" с плазменным резаком в клешне манипулятора. Мазепп увидел бочку, рванулся к ней. Но было поздно: фалы, натянувшись, остановили его, и бочка уплыла из-под самого носа разъяренного мингера.
Думаю, у Мазеппа была безоткатная пороховая аркебуза для вколачивания дюбелей. И, как пить дать, здешние рукоделы приспособили ее под ближнюю боевую стрельбу. Но одно дело - в порыве ярости раскурочить мою бочку, а совсем другое - оставить в безгласном теле комиссариатского служащего, которого живым-невредимым доставил сюда сам инспектор Босоркань, знакомые всем экспертам дырки от дюбельных хвостовиков...
А1:
...притормаживая, поплыл куда глаза глядят.
А глядеть-то было почти не на что. От солнышка, которое отсюда виднелось с малую горошину, света было, как от неполной Луны на матушке-Земле, черта горизонта трюхала метрах в трехстах-пятистах, на серой глади чуть брезжили кучки камней и разметанный щебень. Никакой приманки глазу для стойбища.
Понуждая бочку следовать кривизне поверхности, удалился я над этой металлической Гоби километров на десять, то есть на осьмушку здешнего меридиана, и там начал устраиваться на привычное житье-бытье.
А3:
В начале был дюбель.
От одного этого слова мой бедный ливер трясет на все девять баллов по Рихтеру.
Знай, непосвященный: жизнь на астероиде наполовину состоит из забивания дюбелей. К дюбелям крепятся стойки для передвижения и стропы фиксаторов рабочей позы. На каждой бирюлечке - скобка, чтобы прикрепить к дюбелю: все незакрепленное уплывает прочь от малейшего толчка и бог весть когда вернется. Перед завтраком - полсотни дюбелей, дюбеля при каждом деле на закуску и на десерт, и еще полсотни - после ужина. Пройденные тобою астероиды будут ершиться во мрак полями дюбелей, а у потомков ты получишь название "хомо дюбелис".
Полтора миллиона вогнанных дюбелей - и вот уж ты пенсионер, намазанный на Багамские острова. Но до конца дней ты будешь думать и говорить так, словно мерно вколачиваешь гвозди на равных расстояниях один от другого.
С1 - 22:
Не жалей, не жалей
Дюбелей
Наштампует Земля
Дюбеля.
Прицепись в уголку
К дюбельку,
Свет небес избельми
Дюбельми.
(Проведя поиск по Основным идентификационным признакам - далее "ОИП", процессор отказался приравнять эти стихи к стихам какого-либо из 83 хорошо известных отечественных и/или иностранных поэтов - далее, соответственно, "ХИ-ОП" и/или "ХИ-ИП", - включенных в стек для опознания.)
А3:
И вот я вгонял вокруг себя дюбеля, а мне все чудилось, как Мазепп мастачит из своей "утробы" жутковатый боевой кокон. Вот-вот зависнет этот кокон надо мной, прыская ругань и пламя...
Прежде всего я установил фонендоскопы. Обычно с их помощью проверяют, не идет ли в недрах астероида трещинообразование. Но тут я бегал к ним послушать, что поделывает Мазеппушка.
А Мазеппушка трудился. По шестнадцати часов в сутки он отваливал полукубы металла на своем карьере, потом часа два шуршал в своей норе и на шесть часов затихал - спал. Тут бы и мне время спать, но ведь это были единственные часы, когда недра планетки не были наводнены бестолково прыгающими шумами и разрядами! Только в это время я мог спокойно работать со своим "Учетом". А когда Мазепп бодрствовал, поневоле приходилось бодрствовать и мне. В ожидании нападения.
Распорядок дня у меня разрушился, стала болеть голова, брюхо вконец расстроилось. Глядь-поглядь на прибор, тюк да тюк по дюбелю, а в мыслях одно: что предпримет Мазепп? На его месте я ни за что не смирился бы с перспективой лишиться безраздельных прав на "звезду" или уплатить шестизначный штраф. Глядь-поглядь на прибор, тюк да тюк по дюбелю. Что бы я сделал, поняв, что мне не справиться с "паршивым фискалом", "вавилонской гнидой"? Глядь-поглядь, тюк да тюк. Я вызвал бы подмогу, глядь-поглядь. А на месте подмоги я, тюк да тюк, учинил бы комиссариатскому фраеру грандиозную пакость. Какую, глядь-поглядь? Пакости рисовались мне одна другой гаже, тюк да тюк, и я окончательно терял покой, аппетит и работоспособность.
Работа требовала дальних экскурсий для установки датчиков. Были датчики, которые следовало устанавливать точно у антиподов. Но я боялся долгих отлучек. Вдруг вернусь, а на месте моего редута погром - привет от Мазеппа! А он - урры-урры-урры-урры в фонендоскопах - вольфрам рубит и коварные планы лелеет, тюк да тюк, глядь-поглядь. Плетет мой "Учет", плетет-лепечет, а что - не понять. И поделом, что не понять! Разнес бы датчики, халтурщик, километров на пятьдесят-сто, все пенял бы, тюк да тюк, глядь-поглядь. Не халтурщик, а трус. Не трус, а дурак! Сам сюда полез с Босорканевой подначки. Не драпануть ли отсюда, тюк да тюк? Свернуть программу тяп-ляп, а то и вообще ну ее! Не знал никто, глядь-поглядь, про эту дурынду, пусть и дальше не знает. А на Земле тоже хороши! Вольфрам туда бронтовозами везут, а там никто и ухом не поведет, откуда такое изобилие! Тюк да тюк, глядь-поглядь. Сколько я на бочке тихим ходом протяну? Гигаметр протяну, до соседнего Босорканева подарочка дочапаю. Баки засушу? Засушу, да не помру, глядь-поглядь, что за чушь приборы пишут! И никто мне ничего не скажет, "Учет" предназначен для каменных плакеток поперечником в три десятка километров, не более. Довольно и того, что посреди Пояса такое чудо-юдо заловлено, глядь-поглядь на приборчики-то...
Любой, кто зазубрит эти два абзаца и будет бормотать их полтора месяца подряд в темноте, давясь концентратами вперемешку со рвотным и слабительным, восчувствует мою жизнь.
Но все же я кое-что нащупал.
Выходило, что внутри планетки есть пазухи, заполненные металлом иной природы, чем наружный. Менее плотным. Пазухи располагались почти симметрично относительно центра. Как косточки в хурме. Будь наружная оболочка каменной, я разобрался бы с этим глубинным металлом. А так ничего не выходило, отклики на мои опросы - почти белый шум, подо что подведешь, то и выведешь. Должно бы все быть наоборот: снаружи должен лежать менее плотный металл, внутри скопиться - более плотный. Я решил, что мой "Учет" брешет. С ним это не раз бывало. Ну и пусть брешет. Все равно здесь вольфрам-рения матушке-планете на сто тысяч лет хватит, и будущие умники успеют уточнить в менее мерзкой обстановке. Но нелепость картины в мысли запала, и, начиная с четвертой недели, к тем двум маниакальным абзацам надо прибавлять этот. Через раз.
А на шестой неделе я потерял перку М8. Последнюю. И чем прикажете теперь прочищать резьбу на встреленных дюбелях?
Нечем.
Сутки я то рылся в барахле, то башкой от злости в стенки тыкался. Половина нейронов о лерке веет, половина - о Мазеппе. И спелась дикая мысль: поеду к Мазеппу и возьму у него эту самую лерку! Пусть попробует мне отказать! Да я его, да я ему... Короче, истерика.
Еще сутки я себя накручивал.
Накрутил. Заправил "люльку" и наперекор всему на свете двинулся к Мазеппу на карьер.
Подплываю. Издалека вижу вспышки. Выждал в стороне, пока глаза попривыкли, пригляделся - вот она, Мазеппова "утроба", над эскарпом покачивается, дуговой разряд на жале "Марс-Эрликона" играет.