Кукомоя - Страница 5

– Яна, это я! О, у нас гости?

Яна выплыла из кухни, протягивая к нему руки – высокая, загорелая, с кукольным личиком в обрамлении золотистых кудряшек. Джинсовые шорты заканчивались там, где начинались ноги, изящные и в меру мускулистые, как у гимнастки. Антон запретил себе смотреть на них и сосредоточил внимание на лице Яны. Его чуть не стошнило от ее слащавой улыбки. И почему он раньше не замечал, что улыбка у нее такая искусственная, как, впрочем, и она сама? Он уклонился от ее объятий.

– Прости, я уже убегаю. На минутку заскочил, забыл кое-что. Пришлось вернуться из аэропорта. Не скучай, меня не будет всего два дня!

– Ты же не сердишься на меня? – Она надула пухлые губки. Раньше его это умиляло, а сейчас покоробило.

– За что?! – Он притворился, что удивлен.

– Из-за подруг, – прошептала Яна, чтобы на кухне ее не услышали. Там как раз все притихли.

– Нет, конечно! Веселитесь хоть до утра.

Взгляд Яны стал тревожным: вероятно, она что-то почувствовала.

– Точно не сердишься? – На этот раз ее улыбка получилась не слащавой, а заискивающей.

– Точно, точно! И не скромничай, бери из бара все, что захочешь.

– Ты такой ми-илый! – Она снова потянулась к нему, и он чуть не споткнулся, спеша выскочить за дверь.

Прижимая к себе папку, к которой он потерял всякий интерес, Антон подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Он кожей чувствовал, что Яна смотрит на него через объектив видеокамеры, установленной над входной дверью, поэтому заставил себя обернуться и послать ей воздушный поцелуй. В кармане булькнул телефон: Яна прислала смайлик-поцелуй в ответ – значит, он не ошибся. Теперь наверняка ее тревога развеется. Она вернется к своим подругам, чтобы продолжить вещать им о своих грандиозных планах, не догадываясь о том, что первый пункт в ее списке уже провалился. Что ж, пускай сегодня она еще потешит свое самолюбие, а завтра отправляется искать новый «денежный мешок».

Дверь лифта открылась, и Антон на негнущихся ногах ввалился в кабину. Прислонившись к стене, зажмурился и невольно представил себе, как хватает Яну за шею и душит ее, но почему-то начал задыхаться сам. Воображаемая Яна лишь сладко улыбалась вместо того, чтобы закатить глаза и умереть. Лифт с гудением поехал вниз. Антон почувствовал себя, как в тюрьме, и подумал, что мог запросто загреметь за решетку, если бы не сдержался и начал выяснять отношения с Яной. Он был на волоске от этого, и ничего еще не закончилось. Яна – хитрая бестия (как выяснилось), она будет выкручиваться, врать и умолять, а осознав, что проиграла, способна превратить его жизнь в ад. Хватит ли у него терпения, чтобы не воплотить в реальность то, что он только что представил? Лучший выход – уехать туда, где его никто не найдет.

Вот он и уехал.

Хватило пары часов, чтобы утрясти все дела по работе – к счастью, у него был ответственный и понятливый заместитель. Еще час ушел на то, чтобы встретиться с риелтором и забрать ключи от дома. Оставалось отправить Яне голосовое сообщение с просьбой покинуть его квартиру и передать ключи соседям, после чего он собирался позвонить другу и попросить поменять замки на входной двери, но это можно оставить на завтра: сейчас пора идти осваиваться в новом жилище.

Дом угрюмо смотрел на Антона мутными окнами в грязных потеках и пятнах птичьего помета. Казалось, в его неприютном облике читался немой упрек, адресованный незваному гостю, словно дом всем своим видом давал понять, что не ждет никаких гостей. Антон извлек из кармана ключи. Их было три: два больших и один маленький. Последний подошел к навесному замку на калитке, но долго не проворачивался: замок заржавел, пришлось потрясти его как следует, прежде чем дужка выскочила из гнезда. Калитка открылась, сминая заросли лебеды и лопуха. Антон шагнул в заросший бурьяном двор, отмахиваясь от мошкары, кружившей в воздухе.

Открывшаяся перед глазами картина оказалась даже более удручающей, чем он ожидал. Подойти к дому было не так-то просто: путь преграждали заросли какого-то кустарника, невысокого, но колючего. Продираясь сквозь них, Антон зацепился брюками за острые шипы и исцарапал все руки. Перед самым крыльцом шелестело листвой молодое деревце – не то слива, не то яблоня. Антон не разбирался в садовых культурах, но видел, что это не дикое растение, хотя оно и выросло здесь произвольно: ведь едва ли кому-то взбредет в голову посадить дерево прямо у входа в дом. Деревце закачалось под порывом ветра, и в гуще листвы белесыми пятнами мелькнули незрелые яблоки. «Надо же, еще и плодоносит! Даже рубить жалко! Вот что с ним делать?!» – Антон озадаченно посмотрел на яблоню и, приподняв ветви, ступил на ветхое крыльцо. Старое сухое дерево захрустело и провалилось под ногами. Из дыры в досках с пронзительным писком высыпали мыши, заметались с перепугу, ослепленные солнцем, выглянувшим из-за туч, и бросились во все стороны в поисках нового убежища. Вытащив ногу из провала, Антон заметил прореху на штанине и с сожалением подумал, что теперь брюки незачем стирать, можно сразу выбросить. Потом вспомнил, что запаса одежды у него нет, а значит, придется зашивать, если в доме отыщутся иголка с ниткой, ну или он будет ходить с дырой до тех пор, пока не купит новые. Может быть, удастся найти им замену в местном магазине – возвращаться из-за этого в город, даже ненадолго, не хотелось, и не потому, что было лень далеко ехать, нет. Просто он не мог ручаться, что не поддастся соблазну и не отправится-таки домой, чтобы высказать Яне все, что о ней думает. Конечно, он не собирался избегать ее вечно и допускал мысль, что однажды они встретятся, но сейчас ему требовалась передышка, чтобы остыть и пережить это потрясение.

Усилием воли Антон прогнал образ Яны из своих мыслей и сосредоточился на замке входной двери: массивный и покрытый толстым слоем ржавчины, тот казался совершенно неприступным. Однако вопреки опасениям, ключ легко вошел в замочную скважину и повернулся с первого раза. Замок щелкнул, дужка выскочила из него с одной стороны, и Антон вынул ее из проушин. Дверь со скрипом поплыла внутрь, открывая его взору сени, пропахшие мышами и травами.

Лавиной нахлынули воспоминания из детства, вытесняя из головы все прочие мысли. Вот он, босоногий и чумазый мальчишка, вбегает в дом, радостно потрясая удочкой и пластмассовым ведерком, на дне которого трепыхаются три только что пойманные мелкие рыбешки – ради этого он примчался сюда с озера, чтобы похвастаться своим первым в жизни уловом. А вот он выходит из дома на прогретое первыми солнечными лучами крыльцо, еще вполне крепкое, и пытается перекричать соседского петуха, но замолкает, заметив, что дед грозит ему из окна костлявым кулаком, приговаривая: «Чего орешь как оглашенный?» (Антона тогда удивило: почему это петуху можно орать, а ему нет?). Или, вот, еще случай: он, пригнувшись, крадется к сараю с бешено колотящимся сердцем, уверенный в том, что видел, как в сарай только что прошмыгнул домовой. Добравшись до приоткрытой двери сарая, Антон останавливается, не решаясь войти внутрь, и громко зовет бабушку. Бабушка (он называл ее «баба Тоня») выскакивает из дома, вся белая, как свежая известка, – она решила, что с ним приключилась беда. Узнав о домовом, бабушка смеется и говорит: «Домовой на то и домовой, чтобы в доме жить, а в сарае ему делать нечего, да и тебе тоже». Она берет его за руку и уводит, но он успевает пару раз оглянуться и вдруг замечает в темноте дверной щели чью-то косматую голову. Когда он сообщает об этом бабушке, та бледнеет еще больше и охает так, как будто узнала, что кто-то умер. На его просьбу пойти и заглянуть в сарай она бормочет что-то невнятное и начинает креститься, а ему становится страшно от мысли: что же там, в сарае такое, если даже бабушка испугалась?!

В тот же день спустя какое-то время Антон все-таки сходил к сараю и долго простоял на пороге, вслушиваясь и всматриваясь в темноту, слабо разбавленную робкими дрожащими лучами солнца, проникавшими через открытую дверь и крошечное окошко под потолком. Стекло в окошке оказалось выбито. Антон почему-то не сказал об этом ни бабушке, ни дедушке, а они либо не замечали, либо не придавали этому значения: все равно в такое окошко не мог пролезть вор. Зато легко бы пролезло то существо, которое заметил Антон – ростом оно было не больше пятилетнего ребенка. Окончательно поверив в то, что это был все-таки домовой, Антон стал приносить в сарай молоко и печенье. Каждый вечер он оставлял там угощение, пряча стакан и блюдце за верстаком, чтобы дед, запирая сарай на ночь, их не заметил. На следующее утро молоко и печенье исчезали. Антон забирал опустевшую посуду, тайком нес в дом, мыл и убирал в шкаф, чтобы вечером снова отнести в сарай наполненной. Он неоднократно повторял этот ритуал, когда гостил у бабушки и дедушки, но больше ни разу ему не удалось увидеть домового даже краем глаза. Зато однажды рядом с местом подношений обнаружился берестяной туесок с крупной спелой земляникой. Оцепенев, Антон смотрел на ягоды со смесью ужаса и восхищения, не смея к ним притронуться. От них так и веяло волшебством. Потрясенный, он не услышал, как к сараю подошла бабушка, и страшно перепугался, когда на дощатой стене перед ним выросла ее тень. «Только этого не хватало!» – сердито воскликнула она, хватая одной рукой туесок, а другой – руку Антона. Ее лицо побагровело, брови сошлись к переносице, а губы сжались в тонкую прямую линию. Антон разрыдался, когда бабушка высыпала землянику в сточную канаву за калиткой. Туесок был сожжен в печке, а на двери сарая с тех пор замок висел даже днем. Когда баба Тоня объясняла деду, почему сарай должен быть всегда заперт, Антон расслышал в ее тревожном шепоте слово «кукомоя». Дед отмахнулся, смеясь, но послушался. На том ритуал с подкармливанием домового и закончился. Как-то раз Антон отнес угощение в баню, которая не запиралась, поскольку красть там было нечего. Наутро молоко скисло, а печенье погрызли мыши: в блюдце остались крошки и мышиный помет, пришлось все выбросить.