Куклы Сатила. Разработка сержанта М - Страница 9

Сток поднялся. Начальник оторвал массивный зад от кресла, приветливо махнул сотруднику открытой ладонью.

Сток стремительно выбежал к лифту, спустился в гараж, сунул в прорезь стального рта карточку идентификации; массивные створки расползлись в стороны: «ланча» ждала хозяина. Сток нырнул в кресло, откинулся на подголовник, вобрал запах трубочного табака и ринулся к дому, нарушая правила обычной водительской учтивости — на одном из перекрестков не пропустил старушку в белых кудряшках и, удаляясь, заметил, как согбенная дама недоуменно вглядывается в машину наглеца.

Смоляные завитки пуэрториканки сквозь остекление конторки холла казались смазанными жиром, волосы, тяжелые и блестящие, обрамляли свежее личико с признаками порока и следами только вчера окончившегося детства.

— Добрый день. — Сочные губы зашевелились, будто лепестки, смоченные дождем.

Сток кивнул.

— Вы дежурили сегодня ночью?

Искорки заплясали в ее крапчатых глазах. Сток сжался: ему дали понять, что его слова истолкованы как заход, как возможное желание пригласить вполне доступное создание к себе.

Сток испытывал трудности в общении с людьми, играющими не на равных: девушка приехала издалека, детство ее вовсе не походило на розовые годы Стока, ей многое давалось с трудом — от языка до манер, и мужчина, склонившийся над конторкой, понимал, как легко обидеть начинающего гражданина; впрочем, вновь вступившие в игру чаще всего никогда не покажут, что уязвлены, решив раз и навсегда расстаться с самолюбием, и играют по новым правилам, по правилам тех, для кого жизнь не скупится на возможности.

Сток выкроил улыбку, дружески подмигнул и тем более ухудшил шаткое положение соблазнителя поневоле.

Пуэрториканка невзначай — Сток знал цену подобным случайностям — тронула его запястье:

— Кто убирает вашу квартиру?

Сток растерялся:

— Что?

— Ну, пылесосит, моет кухню, скоблит кафель и все такое…

Сток подумал, что у куклы, расположившейся в его кровати, есть существенное преимущество — не задает вопросов, присел на край стола, вполне искренне восхитился:

— Волосы у вас… никогда не видел таких смоляных.

Пуэрториканка откинулась назад так, чтобы Сток, возвышавшийся на пару футов над вырезом блузки женщины, мог свободно ориентироваться в ее прелестях.

— Вы спросили про дежурство? — В голосе тревога, табачные крапины глаз загустели, почти слились с угольным зрачком.

Сток не знал, что водитель желтой машины испытательного стенда сейсмологов — дружок дежурной и утренний час после испытания здания провел в каморке пуэрториканки. Водитель вкалывал «по-черному»: рассчитывался работодатель наличными и укрывался от налога. Девушка не хотела бросать тень на своего дружка, отчего ей не имело смысла откровенничать с жильцом, зная его замкнутость и неконтактность с соседями.

— Ну да… сегодня под утро здесь не было желтой машины? Такая махина, долбит землю и еще как-то имитирует землетрясение…

— Вы тайно работаете на полицию? — Все иммигранты, затравленные вопросами, когда дело касается их благополучия, вмиг обращаются в камень.

Сток поднялся, неуверенно переспросил:

— Значит, ничего такого не заметили?

Камни обыкновенно молчат. Сток давно заметил, как стремительно женщины преодолевают путь от нежности к злобе. Не прощаясь, побрел к себе. Желтая махина не приезжала. Значит, кукла сама… Сток замер перед входной дверью в квартиру, вспомнил уверения Патрика Эмери о совершенствах куклы. Что имел в виду Патрик? Сток не так уж ограничен, догадки заставили сжаться, испытать смущение, будто кто-то подглядывал за интимными отправлениями Стока.

Кукла лежала так, как утром ее оставил Сток: могло показаться, что голова чуть склонена к подушке Стока, но скорее всего он внушал себе лишнее и давал разгуляться нервам.

Сток обошел квартиру: похоже, появились предметы, которых раньше не было. Но могло случиться, что Сток не обращал внимания на флаконы, коробочки, щетки для волос, принадлежащие Сьюзн, и только сейчас, впервые после ее ухода, заметил скляночки, банки с кремами, тюбики, макияжные принадлежности. Может, позвонить Сьюзн, предложить завезти случайно забытое? Неплохой повод для контакта… Но Сьюзн может окатить холодом, не ограничивая себя в выражениях. Звонить не стал — не потому, что боялся резкости Сьюзн, а допуская, что ее обычно насмешливый голос озадачит: «Я ничего не забываю. Ничего моего у тебя не осталось». И тогда… тогда Сток лишится спасительного неведения, примется ломать голову, кому же принадлежат новые в его доме вещи и как они попали туда?

В этот вечер Сток напился. Жестоко. «Ланчу» бросил у дельфинария, добрался домой на такси. Пуэрториканка сменилась. Сток кивнул пожилой дежурной, зашагал слишком прямо, чтобы кто-то поверил в его трезвость.

После ванной Сток повалился на кровать и укорил себя за то, что съеживается на краю, будто забрался в чужую постель, будто он приживал, а не у себя дома, перевернулся на спину, разлегся на средине кровати, ощутил теплое бедро куклы.

Кружилась голова. Сьюзн ушла давно. Сток сводил себя с ума прилежно и каждодневно, похоже, сейчас его сорвало с тормозов…

Утром за клавиатурой компьютера голову Стока будто распирало гвоздями изнутри, сушь во рту стягивала губы, обращала язык в шероховатую деревяшку. Однако не боль, дрожь и слабость досаждали Стоку, а воспоминание о происшедшем ночью. Никогда бы не поверил, что с ним могло случиться такое, и все же… случилось. Недаром Эмери живописал достоинства куклы, ее совершенства, более всего Стока корежил стыд за совершенное, но звучали и странные нотки в воспоминаниях о событиях прошедшей ночи: нежность? страсть?.. Сток поражался: что только выпивка не творит с человеком.

Эмери чутко позвонил, как раз когда Сток топтал себя за слабость и неумение противостоять худшему, звериному в себе.

Патрик сразу заметил, что друг не в себе. Сток наплел про простуду и усталость, не слишком рассчитывая на легковерие Эмери. Весь день Сток думал о кукле и о том, что их теперь связывает; поразительно — стыд стал уступать место чувству благодарности. Сток не забыл, что ему было хорошо, его поддерживало то, что на сей раз радость дарило создание, которое не изменит, не бросит. Никому Сток не доверил бы своих мыслей, но с собой-то чего крутить. Ночью произошло важное, неожиданное в его жизни.

Еще через три дня Сток набрался снова, и снова кукла приняла его в объятия, и снова Сток бесился поутру, пиная себя, обзывая скверными словами и вознося молитвы, чтобы всевышний его покарал.

С Эмери Сток не виделся уже неделю. Патрик выразил неудовольствие, сказав, что Сток отдаляется от него и не появился ли у Стока объект привязанности? Сток отрицал напрочь новые связи. Эмери вроде бы верил, но у него, как и у многих, никогда не поймешь, где правда, где ложь. Вскоре Сток заметил, что ждет с нетерпением окончания рабочего дня и несется домой. Скорее! Скорее к той, что безмолвно и щедро дарит Стоку ошеломляющие ощущения. Я нездоров, говорил он себе, болен психически. Ну и что? Людей с мозгами набекрень пруд пруди, каждый второй, если не все подряд, только скрывают, одни хуже, другие лучше, а некоторые и вовсе не считают нужным прикидываться нормальными, да и кто в курсе, что такое норма.

Расставив все по местам, Сток повеселел. Лучше жестокая, но определенность. Теперь он не напивался, чтобы развязать себе руки, теперь он трезво желал чудовищной близости и получал то, чего желал.

Все вокруг переменилось. Воды Шнурка, раньше раздражавшие серостью, теперь виделись ласкающими и свежими; разноцветные паруса на глади Большой реки, раньше вызывавшие щемящую тоску, теперь, казалось, уносили в райские уголки на краю земли; черные шпили Старого города, еще вчера зловеще подпиравшие небо, поражали четкостью линий, изяществом пропорций. Сумеречность покидала Стока — грехопадение его не доверишь и самому близкому, — и все же Сток начал находить опору в тайне, наполнившей смыслом его жизнь.