Кукла в бидоне - Страница 8

— Поразительно, — пробормотал Шубин восхищенно, — какой могучий интеллект, какое умение охватить орлиным взором всю картину! Голубев, я снимаю перед вами шляпу.

— Спасибо, Шубин, но вы можете простудиться… Но серьезно, Сережа, кроме бидона, нет ни единой зацепки.

— Посмотрим правде в глаза, — задумчиво сказал Шубин. — Если ни Вяхирев, ни Польских не являются соучастниками преступления, тогда наши шансы практически равны нулю, помноженному на бесконечность, или, если угодно, корню квадратному из минус единицы. Режиссер, конечно, наводчиком быть не может. Он полегчал ровно на четыре тысячи рублей, причем, по-видимому, не врет, поскольку сам показал свою сберкнижку. Второй, Польских, потерял, если действительно потерял, ровно в пять раз меньше, причем утверждает, что взял деньги дома. Завтра мы это попытаемся проверить. Кроме того, место свидания определил Польских, а не Вяхирев.

— Но место вполне резонное, почти рядом с его магазином и недалеко от квартиры, — возразил Голубев.

— Это верно, — согласился Шубин. — Мало того, по-видимому, Вяхирев действительно просил его помочь достать дубленку и действительно Польских обещал ему это сделать. Смотри, как все естественно и натурально. Я бы сказал, продуманно.

— Если быть уверенным, что он соучастник.

— А я и не уверен. Я ведь не бегу к прокурору за ордером на арест. Я просто перебираю дебютные варианты.

— Но ведь они друзья как будто. Знакомы несколько лет…

— Звучит банально, но в иной дружбе столько замысловатой психологии, что покойник Фрейд развел бы руками. От одного вида этого Вяхирева молоко может скиснуть. И все же, видимо, дружба с ним льстила Польских. Режиссер, мир искусства, кино…

— Ты хочешь сказать, что теперь, когда Вяхирев уже не тот, кем был раньше, Польских мог…

— Черт его знает, что он мог, что не мог, — вздохнул Шубин. — Я знаю одно: или надо исходить из того, что Польских соучастник и наводчик, или мы с таким же успехом можем искать прошлогодний снег.

— Насчет снега это вы тонко заметили, товарищ майор, — вздохнул Голубев.

— Ладно, ты давай завтра с утра попробуй выяснить, действительно ли Польских приходил домой за деньгами. И разузнай насчет его знакомств, а я займусь магазином. Посмотрим к тому же, что там с отпечатками пальцев на бидоне.

— Есть, Сережа. Ну, я побежал, вон мой троллейбус. Спокойной ночи.

Голубев кинулся к стоявшему троллейбусу, вскочил на подножку и помахал рукой Шубину. Дверь со злобным шипением захлопнулась, машина разочарованно вздохнула, с места набрала скорость.

Они никогда не говорили о своих чувствах друг к другу и были бы, наверное, крайне смущены, если бы им пришлось это сделать. Но Шубин знал, что даже думать о Голубеве было ему как-то приятно, и уверенность, что завтра он снова увидит его длинное, худое лицо с маленькими, умными глазами, тоже была приятна. Они стали друзьями почти с первого дня знакомства, когда Голубев с обезоруживающим любопытством спросил:

«А правда, товарищ капитан (тогда Шубин еще был капитаном, а Голубев, пришедший в его группу, — старшим лейтенантом), что вы учились на физико-математическом?»

Странно, однако, складывается у человека судьба, — от скольких только случайностей она не зависит! На мгновение Шубину показалось, что все это как-то нереально и странно: он, Сережка, и вдруг майор милиции. Дома спит, подогнув, как обычно, ножки к самому подбородку, сын Мишка, Вера, наверное, ждет его, борясь со сном при помощи английской грамматики. Да, право, он ли это? Тот ли Серега, которого сам председатель колхоза Александр Федорович только вчера призвал пред свои очи и спросил:

«Правда, ты на областной, как ее… олимпиаде по математике второе место занял?»

«Правда», — смутился почему-то Сережа.

Председатель, кряхтя, вылез из-за заваленного бумажками стола, с минуту смотрел на Сережу каким-то отсутствующим взглядом, потом неловко погладил его по голове и пробормотал:

«Ну давай, давай, мужичок, старайся…»

Потом мать объяснила, что оба сына председателя, погибшие на войне, имели, говорят, способность к математике… Да, но и ему, Сергею, не пришлось стать математиком. Сколько случайностей, просто удивительно…

Он демобилизовался и возвращался из части к себе на Ярославщину. Сначала нужно оглядеться, а потом уже и решать, что и как дальше.

Он сидел на отполированной до блеска бессчетными телами скамейке в зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала в Москве и ждал поезда. Впервые за три года службы он никуда не торопился, не боялся просрочить увольнительную, ни перед кем не отчитывался. И это ощущение полной свободы, неподотчетности, какой-то расшнурованности было непривычно и даже стесняло его. Наверное, так чувствует себя лошадь, с которой в один прекрасный день вдруг снимают хомут, хлопают по крупу и говорят: отдыхай.

Напротив, через проход, здоровенный подвыпивший парень приставал к девушке. Девушка испуганно отодвигалась, но рядом с ней, опустив голову на грудь, спала, подрагивая, пожилая женщина.

— Значит, образованная, — ухмылялся парень, наваливаясь на девушку плечом.

Та не отвечала, лишь крепче прижимала к себе авоську, раздувшуюся от трех батонов и множества кульков, словно искала в ней защиту.

— Значит, образованная, говоришь, — с тупой обидой повторял парень. — Уж и дотронуться нельзя.

Он попытался ее обнять, положив руку на плечо, но девушка вскочила.

— Брезгуешь, значит, — злобно выдохнул парень и дернул соседку за руку.

Она упала на скамейку и, должно быть, ударилась головой о высокую спинку, потому что на глазах у нее выступили слезы.

Сергей не решал, ввязываться ему или не ввязываться. Он вдруг сообразил, что стоит почему-то прямо перед парнем, сжав кулаки, а тот презрительно-оценивающим взглядом меряет его невысокую фигуру.

— Ну-ка, брысь отседова, — не зло, даже с некоторым состраданием сказал парень.

— Оставь девушку, — весь дрожа от ненависти к этой тупой злобной морде, к этому воплощению наглой издевающейся силы и бесстыдства, прошипел Сергей.

— Ишь ты, — радостно изумился парень и встал. Он был на полголовы выше Сергея и весил, наверное, килограммов на тридцать больше. — Сознательный, значит…

Он выбросил вперед правую руку, целясь в лицо Сергея, но бесчисленные часы занятий самбо, автоматизм, намертво вошедший в Сергея за эти годы в парашютно-десантных частях, сделали свое дело. Он резко уклонился от удара и одновременно сделал подсечку. Парень очутился на полу. Заплакал проснувшийся ребенок, спавшая женщина испуганно замигала со сна, девушка не спускала с Сергея широко открытых глаз.

— Самбист? — деловито спросил кто-то Сергея из-за спины. Он обернулся. Старшина милиции подмигнул ему и добавил: — Помоги-ка его проводить…

— Так-так, — потер руки в комнате милиции немолодой старший лейтенант и отпил глоток чая из стакана в подстаканнике. — Выходит, демобилизованный; выходит, самбист; выходит, едешь домой. Так-так. Образование?

— Десять классов.

— Картина ясна, — сказал старший лейтенант и решительно отодвинул от себя стакан в подстаканнике. — Никуда ты не уедешь.

— Почему? — испугался Сергей.

— Да потому, что ты будешь служить в милиции.

— Что-о?

— А то, — рассмеялся старший лейтенант, — не прощу себе, если выпущу из рук такого парня. Понял?

— Так точно! — автоматически выпалил Сергей. То ли все было слишком неожиданно, то ли он еще не пришел в себя от волнения, то ли рефлекс повиновения, выработанный за годы в армии, сыграл свою роль, но решал уже все старший лейтенант.

— Садись, попьем чайку, поговорим…

Через неделю, съездив домой, Сергей уже был милиционером. Звания своего нового он не стеснялся, потому что подсознательно всегда видел себя между той девушкой с испуганными глазами и здоровенным верзилой в облачке сладковатого перегара. Но оставалось какое-то чувство предательства и перед Анной Павловной, его старой учительницей, и перед собой, и перед математикой. Он набрал кучу учебников и почти все свободное время занимался.