Кукла (сборник) - Страница 8

Наступила полночь, терпеть дольше не хватило сил. Нужно пойти к Ребекке, прямо сейчас.

Моя любовь так сильна и неистова… Она все поймет, не может не понять. И сейчас, конечно же, ждет меня.

Не помню, как добрался до ее дома. Время промелькнуло молнией, и вот я уже стою на улице и смотрю на окна Ребекки.

Уговорил полусонного консьержа пропустить наверх, остановился у двери и стал прислушиваться. Изнутри не доносилось ни звука, словно стоишь у входа в склеп.

Взялся за ручку и медленно повернул. Странно, но дверь оказалась незапертой. Наверное, после моего ухода Ребекка забыла повернуть ключ.

Я зашел в темную квартиру и тихо позвал:

– Ребекка… – Ответа не последовало. – Ребекка!

Дверь в спальню открыта, но там никого нет.

Я осмотрел кухню и спальню – пусто.

И тут пришло озарение, липкий ужас холодными пальцами сжал сердце.

Взгляд задержался на двери в ту самую комнату – жилище Джулио.

И я понял, что Ребекка сейчас там, вместе с куклой, с Джулио.

Пробрался ощупью через мастерскую и толкнул дверь – она была заперта. Я ударил ногой и стал скрести ногтями. Под тяжестью тела дверь поддалась, и тут раздался яростный вопль Ребекки. Она включила светильник.

Милосердный Боже! Вовек не забуду ее глаза, горящие жутким дьявольским восторгом сладострастия, и пепельно-серое лицо.

Я рассмотрел комнату и тахту. И все понял. Безысходное отчаяние поразило смертельным недугом.

Все это время на меня безжизненными стеклянными глазами пялилась злобная развратная физиономия. Влажный ярко-красный рот кривился в ухмылке, темные гладкие волосы повисли прядями на щеках. Обычный механизм на винтах и шарнирах. Не живой человек, а просто кукла, но омерзительная, наводящая ужас.

Ребекка повернулась ко мне, ее голос казался безжизненным, потусторонним.

– Надеялся, я тебя полюблю? Неужели не понимаешь: не могу, не способна? Разве можно любить тебя или другого мужчину? Уходи, оставь меня. Будь ты проклят. Всех вас проклинаю. Мне никто не нужен. И тебя тоже не хочу.

Что-то оборвалось внутри, и я ушел, оставил их вдвоем. Выбежал на улицу – по щекам градом катились слезы. Я плакал навзрыд, воздев сжатые кулаки к звездному небу…

Вот и все, больше рассказывать нечего. На следующий день вернулся, но Ребекка успела уехать. Они оба исчезли. Никто не знает куда. Всех расспрашивал, но бесполезно.

Мир вокруг поблек и потускнел, сделался бесполезным и ненужным. Никогда больше не встречусь я с Ребеккой, и никто ее не увидит. Они навеки останутся вдвоем: Ребекка и Джулио. Пролетят дни и ночи, а они будут неотступно преследовать меня, не давая ни сна, ни покоя. Я обречен, проклят. Сам не понимаю, что говорю и пишу. И что стану делать дальше. Господи, как же мне быть?! Нет сил жить, я не вынесу этого…

Преподобный Джеймс Холлоуэй, викарий церкви Святого Суизина, что находится на Аппер-Чешем-стрит, внимательно разглядывал себя в профиль. Открывшаяся взору картина оказалась весьма привлекательной, и прошло немало времени, прежде чем он поставил зеркало на туалетный столик.

Из зеркала на святого отца смотрело отражение мужчины лет пятидесяти пяти, выглядевшего моложе своих лет, с высоким лбом и роскошными посеребренными сединой волосами, которые слегка завивались на висках. Прямой нос и тонкие выразительные губы дополняли портрет. Преподобному Джеймсу не раз говорили комплименты по поводу красивых, глубоко посаженных глаз, которые в зависимости от обстоятельств могли принимать смешливое, грозное или вдохновенное выражение. Он был высок ростом, широк в плечах, голова чуть наклонена вбок, вследствие чего волевой подбородок слегка вздергивался вверх.

Для некоторых прихожан привлекательность священника заключалась именно в самоуверенном повороте головы, придающем пытливый, проницательный вид, других покоряли богатые нюансы постоянно меняющегося голоса, ловкие сильные руки и неспешная легкая походка.

Однако все вышеупомянутые достоинства не шли в сравнение с полной обаяния манерой поведения, острым умом и талантом заставить даже самого робкого и стеснительного человека чувствовать себя легко и непринужденно.

Женщины обожали викария, ибо он отличался широтой взглядов и либерализмом, благодаря чему понимал дам лучше, чем они сами. Кроме того, его отличала очаровательная доверительная откровенность. Мужчины считали отца Джеймса удивительно приятным собеседником. В его доме всегда водилось отменное вино, бесед на религиозные темы никто не вел, а хозяин имел в запасе множество забавных историй. Перечисленные добродетели снискали ему репутацию самого популярного проповедника в Лондоне.

Со временем ему прочили сан епископа, а церковь Святого Суизина посещали сливки общества. Считалось престижным прийти утром к воскресной мессе и получить приглашение на обед, который устраивался в изысканно обставленном доме в георгианском стиле, примыкавшем к церкви.

Здесь всегда можно встретить толпу знаменитостей: видных политиков, пару известных актрис, многообещающего молодого художника и, разумеется, целое созвездие титулованных особ.

Гости приходили к единодушному выводу, что Джим Холлоуэй – изумительный хозяин, а его беседы столь же умны, как и проповеди. Святой отец предусмотрительно не упоминал имени Господа всуе и не касался щекотливых тем, однако с готовностью обсуждал премьеру новой пьесы, только что изданные книги, новинки моды и даже свежие скандалы. Он не скрывал своих в высшей степени современных взглядов, а кроме того, слыл заядлым любителем игры в покер и искусным танцором, и такое свободомыслие импонировало представителям младшего поколения. Весьма оригинально, когда священник шокирует вас вольнодумием. Разумеется, в церкви преподобный Джеймс Холлоуэй вел себя иначе, и паства отдавала должное мудрости викария.

Высокая статная фигура в сочетании с проникновенным голосом, изумительной красоты глазами и выразительными жестами производила неизгладимое впечатление. И люди вскоре простили ему принадлежность к высокой церкви и служение мессы вместо традиционной одиннадцатичасовой заутрени. Тем более что зрелище того стоило.

Мужчины приходили в церковь послушать пение и соблюсти условности, а женщин привлекали цветы, горящие свечи и приятные ощущения от курений ладана. Но главная причина таилась в том, что все они были в той или иной степени влюблены в викария.

Набравшись мужества, дамы отправлялись на исповедь, и здесь их покоряли добросердечие и тактичность проповедника, а больше всего – его чуткость и понимание. Самые ревностные прихожанки приглашались на послеполуденное чаепитие, которое устраивалось по четвергам.

И вот там уже велись беседы на религиозные темы. Однако стараниями преподобного Джеймса обстановка на собраниях отличалась непринужденностью, и ни у кого не возникало ни малейшего чувства неловкости или скованности. Воистину он был величайшим утешителем мятежных душ, и в его интерпретации портрет Господа представал в самых мягких тонах, а главный акцент делался на человечность Всевышнего.

Прихожане с чувством величайшего облегчения узнавали, что Господь не только прощает грешников, но и питает к ним любовь и даже предпочитает девяноста девяти процентам праведников. Разумеется, викарий подразумевал, что все они в данный момент являются всего лишь брошенными в землю семенами, которые дадут могучие всходы и когда-нибудь – очень и очень не скоро – познают совершенство и удостоятся зреть красоту в ее высочайшем проявлении. А пока… ну а пока человек живет и естественно грешит, получает отпущение грехов и снова их совершает. И каждый получает по заслугам и в соответствии с положением, которое занимает в этом мире.

Следует также учитывать, что за последние две тысячи лет жизнь претерпела существенные изменения. Подобные философские сентенции неизменно приносили утешение, особенно когда их изрекал проникающий в душу мелодичный голос викария, а его чудесные, полные сочувствия глаза останавливались по очереди на каждом присутствующем, словно обращаясь только к нему и читая самые сокровенные мысли.