Кукла (сборник) - Страница 22

– Услышала. Вот и решила спуститься вниз, – прошептал он. – Во что бы то ни стало надо сбить ее со следа. Мать не должна догадаться про нас, слышишь меня? Будем врать как проклятые, придумаем какую-нибудь небылицу. Ты только молчи, предоставь действовать мне.

Девушка в недоумении уставилась на дядю Джона.

– Но с какой стати маме сердиться? – заикнулась она, однако дядя Джон остановил ее нетерпеливым жестом, не спуская глаз с двери.

– Только не разыгрывай святую. Сама прекрасно понимаешь, что положение ужасное. Господи! – Он отвернулся, теребя в дрожащих пальцах сигарету.

Из-за двери раздался мамин голос:

– Это ты, Джон? Что ты делаешь внизу? Вечер прошел ужасно, я никак не могла заснуть…

Она стояла в дверях, глядя на нервно дымившего сигаретой мужчину, что наблюдал за ней краешком глаза, и девушку, сжимающую в дрожащих руках розовую театральную сумочку, слишком детскую для ее возраста.

Мама была одета в ночную сорочку с наброшенным сверху пледом, который придерживала рукой. Лицо походило на неряшливую, второпях напудренную маску. Возле рта пролегли глубокие морщины, глаза отекшие. В этот момент от маминой красоты не осталось и следа. Просто женщина средних лет после бессонной ночи. Разительная перемена бросалась в глаза, и девушке стало жалко мать. Ужасно, что ее застали такой изнуренной и поблекшей.

– Ох, мамочка, прости! Мы тебя разбудили?

На мгновение в комнате воцарилась напряженная зловещая тишина, а потом мама вымученно рассмеялась, и звук этот был отвратительным. Ее лицо побледнело, как у дяди Джона.

– Значит, я с самого начала не ошиблась, и это не плод моей фантазии. Все эти тайные переглядывания и перешептывания по углам. Сколько же времени продолжается интрижка? С твоего возвращения из Парижа? Или она началась еще прошлым летом? Ты слишком шустрая для своих лет. Могла бы из приличия найти развлечение на стороне, не в моем доме.

– Любимая… – торопливо перебил дядя Джон и продолжил запинаясь: – Уверяю тебя… ничего предосудительного… спроси беби… попросила куда-нибудь ее сводить… я и в мыслях не держал… полная нелепица. – Ложь, облаченная в короткие отрывочные фразы, звучала неубедительно даже для стоявшей рядом молоденькой девушки.

Но разгневанная женщина пропускала мимо ушей убогие оправдания, сосредоточив все внимание на дочери. Беби – бесстыдная лгунья! – плела козни за спиной у родной матери. А мужчина здесь и вовсе ни при чем, так, жалкая тень.

– Как ты посмела! – выкрикивала мама. – Как посмела вернуться из Парижа и вести себя словно дешевая уличная девка? Не успела появиться в доме, а я уже поняла, чего ты добиваешься. По глазам прочла. Да, надо отдать должное, действовала ты аккуратно, не выставляла своих намерений напоказ! А ведь уже решила его заполучить, верно? Не могла найти кого-нибудь другого? Нет, именно он! А меня ведь предупреждали, что соплячки твоих лет вытворяют подобные штучки. Обязательно надо завоевать чужого мужчину. Думаешь, я стану его делить с тобой?

Девушка не отвечала и только с ужасом смотрела на мать, сгорая от стыда и борясь с подкатывающей к горлу тошнотой. Осознание случившего кошмара огненным клеймом жгло мозг. Мама и дядя Джон в Лондоне, в Париже и Каннах. Все эти годы он приобретал билеты, водил машины, делал покупки и оплачивал счета. Ел у них в доме, и так продолжалось день за днем, ночь за ночью. Значит, мама и дядя Джон…

Маленький прилизанный человечек с тонкими усиками носил за ними багаж на вокзалах, подавал хлеб с маслом во время чаепития, отвечал на телефонные звонки и вел запись всех намеченных встреч. Радостно потирал руки, когда пребывал в хорошем настроении, подобострастный и угодливый дядя Джон. Теперь все понятно. С утратой красоты мама превратилась в испуганную ревнивую женщину, испытывающую зависть к собственной юности. А дядя Джон, велеречивый и лживый, хотел завести новый роман.

Так, значит, взрослая жизнь – это череда грязных интимных связей, запутанных и мерзких. Ни очарования влюбленности, ни романтических отношений. И ей тоже придется играть по установленным правилам: лгать, научиться жестокости и носить ту же маску, что и мать. Девушка осталась в гостиной одна. Дядя Джон с мамой ушли наверх, откуда слышался ее визгливый, как у торговки рыбой, голос. Впервые в жизни беби видела мать такой вульгарной. А дядя Джон напрасно умолял и оправдывался, цепляясь руками за ее плечо.

– С Новым годом! С новым счастьем!

К ней тянулось множество рук, в ухо кричали чьи-то голоса, и оркестр громко играл веселую мелодию. Праздничный вечер стал полным триумфом. Оглушительный успех. Со всех сторон улыбающиеся лица и дифирамбы в ее честь.

– С каждым днем ты все больше становишься похожа на мать. Чудесно, правда? Какая радость для вас обеих, совсем как две сестрички!

Стрелки часов приближаются к полуночи, и скоро старый год уйдет в небытие. По ресторану летят разноцветные ленты: синие, оранжевые, зеленые. Пожилые люди в бумажных колпаках швыряют маленькие желтые шарики в незнакомцев за соседним столиком. Пол усыпан серпантином, который обвивается змейками вокруг ног бурно веселящихся пар. Не осталось ни клочка свободного пространства. Прижатые друг к другу разгоряченные потные тела колышутся, словно море, подпрыгивают, наклоняются над столиками, смеются через плечо партнера. Настоящее вавилонское столпотворение. Мужчины что-то выкрикивают и свистят, женщины истерично повизгивают. Словно стая крыс на тонущем корабле.

– С Новым годом! С новым счастьем!

– Правда, чудесно? Тебе нравится? – спрашивает возле уха чей-то голос.

Она пытается что-то сказать, улыбнуться в ответ, но чувствует, что все вокруг насквозь пропитано фальшью. И льстивые слова – сплошная ложь. Собравшимся здесь людям известно про маму и дядю Джона. Много лет они знают правду. Двусмысленные кивки, улыбки и приглушенное перешептывание лишний раз это подтверждают. Они все понимают и сейчас ждут следующего хода в игре: первого ревнивого взгляда и проявления соперничества.

– Какой красавицей ты стала! – А сами посмеиваются, прикрывая рукой рот. Конечно же, мать и дочь делят любовника между собой.

Взявшись за руки, они становятся в круг: мама, она и дядя Джон. «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?» – его голос выделяется из хора. Дядя Джон улыбается маме, прилизанный и до приторности слащавый, настоящий полосатый котяра.

– С Новым годом, дорогая! – обращается он к маме. – С новым счастьем! – А когда разрывается круг, поворачивается к дочери и шепчет на ухо: – Все в порядке. Удалось ее утихомирить. Поверила моим россказням. Мы с тобой как-нибудь выкрутимся, беби. Только знаешь, не надо торопиться, будем действовать осторожно, потихоньку. О, очень осторожно…

Мэйзи лежала на спине, боясь пошевелиться. Почему так странно бьется сердце? Неравномерно, скачками. Между редкими глухими ударами вдруг зачастит мелкой дробью. Так не должно быть. Кажется, при малейшем движении оно, резко оттолкнувшись, выскочит из груди. А перед глазами колышется необъятная черная пелена. Именно так и случилось в прошлом месяце с бедняжкой Долли.

Переболела инфлюэнцей и сгорела в два счета. Глазом моргнуть не успели, как отдала Богу душу.

Мэйзи вспомнила, как пришла посмотреть на лежавшую в гробу подругу. Долли показалась ей красавицей: лицо бледное, темные волосы разметались по подушке. Мэйзи купила букетик цветов и положила рядом с покойной. Не бог весть что, но ведь нельзя расстаться с Долли без последнего «прости». Это жестоко. И потом, никто не знает, когда придет его черед. Долли без конца повторяла эти слова, и вот, пожалуйста – и сообразить не успела, что произошло, как уже отправилась в мир иной.

Сгорела, словно свечка в ночи. Даже как-то чудно.

Снова глухой удар отдается эхом в груди. Будто кто колотит в дверь, намереваясь во что бы то ни стало проникнуть внутрь. Да, именно так, все стучит и стучит. Нет, дело не в пустых страхах, которыми человек портит себе кровь. Чему быть, того не миновать. Судьбу не проведешь. И все-таки как быть, если однажды ночью станет совсем плохо, а она здесь совсем одна, и рядом ни души? Хватит ли сил позвать на помощь, да и услышат ли соседи на нижнем этаже? Или предстоит уйти в небытие всеми покинутой, как Долли? «Нет, – убеждала себя Мэйзи, – если испугаюсь – пиши пропало. Можно ставить на себе крест. А потому лучше не задумываться».