Кукла (сборник) - Страница 17

И какая изумительная жизнь ждет впереди – с тихими ужинами долгими вечерами…

А потом появятся дети, будут играть на полу.

Супруги встретились в половине седьмого. Молодой муж, сжав челюсти, устремил на любимую горящий взор.

– Милая, я нашел работу, – сообщил он.

– Чудесно!

– Не бог весть что, но лучше, чем вообще ничего. В любом случае нам принадлежит весь завтрашний день.

– Ах нет! – откликнулась она. – Я тоже устроилась на работу. Дневной компаньонкой у одной леди в Голдерс-Грин. С девяти утра до семи вечера.

Он смотрел на жену с обреченным видом человека, услышавшего свой смертный приговор.

– Нет, не может быть! Ты серьезно?

– А что такого? В чем дело?

– Но ведь я работаю с семи вечера до девяти утра.

– Как же это?

– Любимая, я устроился ночным вахтером в банке в Актоне.

Женщина сидела на краешке стула, болтая ногами. Не в меру короткое платье из черного атласа слишком плотно облегало фигуру и, стоило чуть наклониться, задиралось выше колен, открывая взору «стрелку» на чулке, наскоро схваченную сбившейся зигзагом ниткой. Неестественно высветленные волосы, завитые в мелкие кудряшки; ярко-красная помада, неряшливо размазанная толстым слоем на губах, смотрится ужасно на фоне розовато-лиловой пудры. Дешевые лакированные туфли на тонкой подошве с грубо закругленными носами и высоченными каблуками не предназначены для ходьбы. Она небрежно сбросила черное пальто с воротником и манжетами из искусственного меха, и крошечная бархатная шляпка, которую владелица обычно сдвигала на затылок, упала к ногам. Шею украшали алые бусы, соперничающие по яркости с помадой. Лицо у женщины худое, с обтянутыми кожей скулами, а глупые кукольные глаза, словно сделанные из голубого фарфора, сердито смотрели прямо перед собой.

Она то и дело затягивалась сигаретой, морща губы, будто подражающий взрослому ребенок, который тщетно старается выпустить из носа колечки дыма. Женщина не поскупилась на духи, но они не скрывали запаха, характерного для людей, что редко моются, нечасто стирают одежду и постоянно недоедают. Бросив на меня взгляд из-под ресниц, она пожала плечами и отшвырнула сигарету в сторону. Потом изобразила вымученную улыбку, которая смотрелась бы уместнее на лице покойника, и наконец заговорила. Голос у нее резкий, с металлическими нотками. Видит во мне не мужчину, а бездушный манекен с блокнотом в руке.

– Значит, газетчик, так? Как и мне, приходится зарабатывать на хлеб. Грязная работенка, верно? Вот, скажем, уходит муж от жены к любовнице, а босс посылает разнюхать, где это случилось и с кем. Или ребенок попал под трамвай, а ты являешься к матери, чтобы узнать, сколько крови из него вытекло. Вероятно, пользуешься популярностью в домах, где все идет наперекосяк. Что, приятно копаться в чужой жизни? А не приходило в голову, что у людей и так хватает горя, без шустрого паренька вроде тебя, который топчет ножищами самое сокровенное, что должно оберегаться от посторонних глаз?

Ну и скажи на милость, ради чего? Чтобы какой-нибудь мистер Смит с трепетом думал: «А ведь и я мог оказаться на месте неверного мужа». Или некая миссис Смит задавала себе вопрос: «А что, если бы такое случилось с моим ребенком?» Нет, я не блещу умом и не отличаюсь мудростью, но порой снова и снова размышляю над некоторыми вещами. Так что тебе рассказать? Секретов у меня нет, по крайней мере сейчас. Среди знакомых не имеется ни убитых, ни попавших под трамвай, ни брошенных супругов, ни беременных девиц. Друзей тоже нет. Одной как-то сподручнее. Знаешь, а по-моему, люди болтают сплошные глупости. И независимо от темы ничего не изменилось бы ни на йоту, если бы они вдруг решили помолчать. Тогда поговорим о погоде? Другое дело! Погода для меня очень важна. Понимаешь, о чем я? Ненавижу дождь. Нельзя допускать, чтобы он лил так часто. И туман терпеть не могу… и зиму тоже. Мерзкое для меня времечко. А вот для закутанной в меха самодовольной дамы, которую возят в машине, никакого урона. Ей хорошо. Как и чопорной продавщице, что торгует за прилавком чулками. Она превосходно себя чувствует. Да доброй половине человечества наплевать на дождь.

А вот мне нет. Смотрю в окно, вижу небо, с которого льет, как из дырявого ведра, и говорю себе: «Неужели не закончится к вечеру? И туфли снова промокнут?» И продавцу солнечных очков – тоже. Нас дождь сильно печалит. Ну что, скажешь, человек человеку рознь? Вот и меня этому в школе учили. Не понимаю, зачем понадобилось задавать вопросы. Уж не готовишь ли ты в своей газете рубрику «Откровения великих людей»? Я раньше уже видела подобную фигню. Исповедь какой-нибудь пустышки Флорри «Как я стала актрисой» или признание болтуна-архиепископа «Мои первые шаги в церкви». А тебе охота покопаться в жизни простых людей вроде меня. «В детстве я любил возиться с трупами», – заявляет сотрудник похоронного бюро. Так тебе это надо? Вот так откровенно, прямо рубануть с плеча?

Тогда, парнишка с блокнотом и перепачканными чернилами пальчиками, садись и слушай. Расскажу тебе одну историю, может, правдивую, а может – и нет. Делай с ней что хочешь. Да хоть напечатай крупными буквами в своем «Воскресном дерьме»: «Мой путь в древнейшую профессию», автор – Мэйзи.

Видишь ли, в определенном смысле во всем виноваты приметы и суеверия. Я ими всегда увлекалась. Боялась ходить под лестницей, трижды осеняла крестным знамением соль, била поклоны восходящей луне и выискивала выдержки из Библии. Даже сейчас в это верю и каждое утро открываю Библию, чтобы узнать, будет ли день удачным. Смеешься? А я серьезно. Одна знакомая девушка ткнула пальцем в строчку «И нашлет Господь на тебя чумной мор», а через две недели подцепила скверную болезнь. Сам понимаешь, ей было не до смеха. Правда, несчастная точно знала, что Всевышний тут ни при чем… Вот и все мы так: верим в предания, знамения и приметы. Не верим только в добрых фей.

Знаешь, не окажись я такой суеверной, служила бы сейчас горничной в каком-нибудь особняке на Парк-лейн. Носила чепчик и передник и убирала горшки за раскормленной старухой графиней. Вечером по четвергам встречалась бы со своим парнем под фонарным столбом, и мы ходили бы в кинотеатр по билетам за четыре пенса в последний ряд, чтобы обниматься во время фильма. А теперь взгляни на меня. Я свободна. Никому ничего не должна, сама себе хозяйка. И даже имею собственную комнату. А когда-то была юной девушкой, ничего не смыслящей в жизни. Сразу из сиротского приюта для солдатских детей устроилась на службу. Работала судомойкой в Кенсингтоне. Нет, родственников у меня нет, и родителей не помню. Парень, что познакомился с моей матушкой одним туманным вечером, должно быть, носил военный мундир, а иначе меня не отправили бы в приют для солдатских сирот. И я была счастлива в своем неведении. Каждый день мылась с мылом и носила фланелевое белье. Лучшей жизни не знала. Мечтала, как выбьюсь из младшей прислуги в старшие, накоплю к пятидесяти годам денег и заживу себе тихо в деревне.

И замуж хотела выйти. Думала, если парень поцеловал, так сразу поведет к алтарю. А потом встретила Джима. Джим в церковь меня не повел, да и целовал нечасто, но зато научил многим вещам, которые горничной знать не обязательно. И испытывала я к нему те же чувства, что девушки из романа к статному красавцу с обложки. Ну, такому кудрявому, с большими глазами. Волосы у Джима были прямые, и он косил на один глаз, но меня это не тревожило. Не знаю, как определить то, что было у нас с Джимом. В кино это называется любовью, а в газетах – преступлением. Я наши отношения никак не называла, но меня они устраивали. Сердце заходилось от боли, когда его не было рядом. Я могла ждать Джима под дождем, любая работа валилась из рук, и не давала покоя мысль, что если не буду хорошо выглядеть, он меня бросит. И вот я забросила стирку и купила духи и пудру. Джиму понравилось. Он, бывало, говорил:

– Слушай, Мэйзи, работа прислуги не для тебя. Слишком уж ты толковая да шустрая.