Кухарка из Кастамара - Страница 9

Старик, посмотрев на нее, остановился, и она, словно цепями прикованная к порогу, на мгновение перевела взгляд на него, а потом закрыла глаза, полностью утратив контроль над собой.

– Сеньорита Бельмонте, по-хорошему, не стоит выходить в патио, земля сегодня немного скользкая. Позвольте я сам отнесу золу в сад, – прошептал он, беря ее за плечи и помогая дойти до деревянных лавок на кухне. – Знаете, до переезда в город я жил в поселке Робрегордо, в окрестностях Буитраго. Помню, был у меня друг по имени Мельчор, который терпеть не мог оставаться один в темноте.

Клара наконец открыла глаза, пытаясь прийти в себя и сосредоточить внимание на сеньоре Касоне. Присев на корточки, чтобы оказаться вровень с ней, он ласковым голосом рассказывал свою историю и гладил ее руки, стараясь успокоить. И неважно, что его ладони были грязными и шершавыми, исходящее от них тепло придавало ей сил.

– Когда Мельчор открывал среди ночи глаза, то всегда начинал вопить и будил половину поселка, – продолжал старик. – Многие думали, что у него не в порядке с головой, пока однажды моя бабушка, царствие ей небесное, не нашла способ справиться с его напастью.

Садовник замолчал, ожидая, что она поучаствует в разговоре и тем самым забудет про свои страхи.

Клара пристально посмотрела на него, все еще дрожа, и слегка улыбнулась, понемногу приходя в себя.

– И… и что же это за способ? – в конце концов спросила она.

– Она посоветовала ему спать при зажженной свече, – закончил он, поднимаясь. – Потому что в таких делах всегда требуется много терпения и спокойствия, сеньорита. Сейчас, как я вижу, вам уже лучше, и я, если позволите, займусь своими делами.

Клара кивнула и, вытирая платком пот со лба, немного придержала руку садовника, не давая ему уйти. Потом очень мягко обеими руками обхватила огромную ладонь сеньора Касоны и тихо прошептала: «Спасибо». Он одарил ее проникновенной улыбкой.

– Прощай, Росалия! – нежно сказал он и неторопливо вышел.

Клара еще посидела, чтобы отдышаться, а когда собралась с силами, встала и начала отделять с помощью сита яичные желтки, чтобы приготовить господину натилью[13]. Внезапно она осознала, что прошло слишком много времени с ухода сеньоры Эскривы. Она подошла к дровяной печи, кочергой открыла железную дверцу и убедилась, что хлеб под ягненком пропитался стекающим с него жиром. Потом постояла, ощущая жар из печи на щеках, и, глядя на пузырьки жира на глиняной форме, подумала, что серый день – отражение ее душевного состояния, и что-то ей подсказало, что долгое отсутствие сеньоры Эскривы не сулит ничего хорошего.

12 октября 1720 года, после полудня

Энрике почувствовал, что в воздухе уже похолодало, напоминая о приближении зимы. Но они еще ни разу не попали под дождь с того момента, как день назад отправились из Вальядолида, и до самой Сеговии по дороге на Коку. Переночевав, они возобновили свое путешествие через ужасный перевал Фуэнфрия, где повозки при малейшей неосмотрительности срывались в пропасть. Пришлось распрячь лошадей и запрячь мулов на время подъема, так как первые уже не могли тянуть карету. По слухам, король Филипп хотел вымостить дорогу вместо этой ужасной козьей тропы, поскольку на некоторых участках каретам приходилось проезжать так, что с одной стороны колеса висели над пропастью. По этой же причине Энрике сам порой приказывал свите доньи Мерседес Кастамарской остановить экипаж и пересаживал пожилую даму на своего могучего гнедого, удивляясь энергии, которую она проявляла несмотря на возраст. Герцогиня де Риосеко-и-Медина с относительной легкостью садилась в карету и выходила из нее, а также пробиралась через камни без помощи палки.

– Вы отважная женщина, – льстил ей Энрике. – Поэтому сопровождать вас в этом путешествии – одно удовольствие.

– Я все еще в форме благодаря тому, что в молодости, когда еще был жив мой супруг дон Абель де Кастамар, нам обоим нравились долгие прогулки по нашему имению, а также пешие путешествия по горам Сьерры-де-Гвадаррамы, расположенным неподалеку, – объяснила она.

Энрике понравился ее резонный ответ, поскольку дама не боялась ни высоты, ни старости. Он, в свою очередь, не солгал, похвалив ее отвагу, хотя его желание сопроводить ее до Кастамара было вызвано не удовольствием от общения с ней, а интересом к дону Диего, ее сыну, которого он всем сердцем ненавидел.

Его неприязнь к нему изначально возникла из-за противоположных политических пристрастий. После гибели отца самым большим стремлением Энрике было увидеть свою фамилию в списке тех, кто удостоился титула испанского гранда, и принадлежать к одному из наиболее выдающихся благородных семейств. Поэтому он тайно служил австрийской стороне, докладывая во всех подробностях о происходящем при дворе короля Филиппа. Дон Диего, напротив, был самым верным приверженцем монарха. Однако это политическое соперничество и успехи герцога Кастамарского вызывали у него лишь небольшое раздражение. Среди знати было полно сторонников Бурбона, но они оставались всего лишь временными противниками. Неприязнь переросла во враждебность годы спустя, когда дон Диего женился на той единственной в мире женщине, которую Энрике любил: на донье Альбе де Монтепардо. И эта враждебность окончательно превратилась в глубокую ненависть 2 октября 1711 года, когда Альба, его сокровище, погибла в результате несчастного случая во время верховой езды. «Она умерла по вине мужа, и он должен понести наказание», – сказал он себе в очередной раз.

С той минуты он стал одержим планами мести, которые тщательно вынашивал. Поэтому за какие-то пару лет он добился дружбы с матерью герцога, доньей Мерседес, как бы невзначай оказавшись с ней вместе на нескольких светских мероприятиях в столице. В первое время он угождал ей, приглашая на частные рауты, которые сам и устраивал, и ее появление не проходило незамеченным. Несколько раз они оказывались на одних и тех же спектаклях в Буэн-Ретиро или на приемах в Алькасаре и вместе пили горячий шоколад и ели сладости. Нужно признать, время от времени его приводила в восхищение эта шестидесятилетняя дама с лебединой шеей, хотя и недостаточно для того, чтобы повлиять на его намерения в отношении ее сына. Старая герцогиня была для него не более чем инструментом отмщения, поэтому он и отправился тогда в Вальядолид, чтобы вместе с ней прибыть в Кастамар.

– Вы, маркиз, настоящий кабальеро, – время от времени говорила она. – Если бы у меня была дочь, я бы не сомневаясь выдала ее за вас замуж. Вы уже подыскали себе жену?

– Дражайшая герцогиня, без вашего одобрения я никого не выберу, – отвечал Энрике, – мне нужен ваш совет в этих делах. Никто лучше вас не порекомендует достойную супругу.

– Совершенно верно, – соглашалась она. – Ах, если бы у моего сына было такое же мнение!

– Не беспокойтесь, ваш сын найдет себе супругу. Он же Кастамар и знает, что должен делать, – успокаивал он ее с улыбкой и любезно приглашал взять его под руку во время прогулок по Вальядолиду.

Оставив позади узкий перевал, они добрались в Эль-Эскориал уже к вечеру и остановились в Ла-Гранхилья-де-ла-Фреснеда[14], где и переночевали во второй раз. Благодаря безупречным дружеским отношениям герцогини с королевой Елизаветой Фарнезе и тому, что ее род принадлежал к испанским грандам со времен Карлоса I Габсбурга[15], ей было позволено останавливаться в Ла-Гранхилье во время путешествий, ибо никакой постоялый двор не мог предложить бóльших удобств. Посыльный доставил письмо с извещением о прибытии гостей управляющему поместья, и тот встретил их должным образом.

Энрике простился с герцогиней и, оставшись один, сообщил своему камердинеру, что прогуляется за пределы монастыря. Прислуга уже спала, и на самом деле он надеялся, что его доверенный человек, Эрнальдо де ла Марка, уже на месте, как он и приказал в письме.