Кухарка из Кастамара - Страница 6

Такого они допустить не могли. За двадцать шесть лет брака отец, прежде едва разбиравшийся в запахах, научился с порога различать приготовленные блюда лишь по исходившему от них благоуханию: утка в айвовом соусе, свиные ножки, запеченные в глине, жареный пагель, картофельная тортилья, нутовый суп и, конечно, олья. От одного этого изысканного аромата на лице у него появилась улыбка, и ему стоило немалых усилий внешне оставаться серьезным. Бедняга едва успел проронить слова упрека, как почувствовал на себе ясный и пристальный взгляд жены.

– Ты перед ним бессилен, отец, – в очередной раз заметила Клара.

Несмотря на это, Армандо Бельмонте всякий раз повторял свои попытки. Клара всегда подозревала, что речь скорее шла о способе побороть собственные страхи. Себе он объяснял это тем, что должен быть самым благоразумным в семье, хотя в глубине души не желал, чтобы жена отказалась от готовки, поскольку прекрасно знал, что это сделало бы их с Кларой несчастными, а он ни при каких условиях не мог стать причиной подобной трагедии.

Клара прекрасно помнила, как тем утром она не смогла сдержать улыбки, когда после первой же ложки он спросил, как она добилась такого насыщенного вкуса. Она ответила, что благодаря, среди прочего, картофелю. «Боже милостивый, дочка! – воскликнул он с широко раскрытыми глазами. – Ведь этими клубнями кормят свиней».

Тот полдень стал последним счастливым воспоминанием Клары о прежнем времени. Сразу после трапезы вошел дворецкий Венансьо и объявил, что пришла почта от дона Хосе де Гримальдо. Военный министр призывал отца в королевские войска. Все последующие воспоминания повергали ее в уныние, горе и наполняли болью. Поэтому Клара больше всего ценила этот момент и в самые трудные минуты вызывала его в памяти, с едва заметной грустью погружаясь в мельчайшие детали, от чего слезы на щеках высыхали и она чувствовала себя уверенней. В подавляющем большинстве случаев, когда ночью накатывала печаль, она брала себя в руки и отгоняла невеселые мысли, вырывая их с корнем. И лишь иногда, когда у Клары не было сил контролировать свое душевное состояние, она чувствовала себя беззащитной и полностью уходила в воспоминания, стараясь не упустить ни одной подробности. Уединясь в своей каморке, она делала глубокий вдох и пыталась припомнить запахи эфирных масел розы и лаванды из дорогого парфюма отца – подарка одной дамы из высшего сословия, – которые он унес с собой в могилу.

11 октября 1720 года, полдень

Диего все утро с самого рассвета посвятил прогулке верхом. Обычно он делал это, чтобы развеяться, особенно в последние дни, когда пребывал в душевном смятении. Все вызывало в нем недовольство, и, чтобы еще больше не впасть в апатию, он принялся разбирать почту, доставленную утром из Мадрида. Он отложил в сторону деловые письма и обратил внимание лишь на письмо от матери, доньи Мерседес. Спрятав его за обшлаг жюстокора[11], Диего вышел из дома, чтобы не срываться на брате или ком-нибудь из прислуги. После трагической смерти супруги герцог Кастамарский всем своим видом являл состояние своей души, прекрасно это осознавая. По прошествии времени боль слегка утихла, превратившись в монотонные душевные стенания, но в эти дни, накануне девятой годовщины со дня ее смерти, они усилились и вызывали раздражение. Он достаточно себя знал, чтобы понимать, что легко может впасть в ярость и поступить несправедливо.

Диего поднялся на один из холмов в своем имении и оглядел границы поместья, на востоке которого возвышались земли Боадильи, а на севере простирались майорат Аларкон и вилла Посуэло. За горизонтом прятался горный хребет Сьерра-де-Гвадаррама, увенчанный вершинами Малисьоса, Сьете-Пикос и Пеньялара.

Герцог глубоко вдохнул спускавшийся с гор чистый воздух и сказал себе: «Скоро зима, Диего. Еще одна без нее».

Он развернул своего янтарного скакуна и посмотрел вдаль на Кастамар, на видневшиеся за ним Мадрид и дворец Алькасар на берегу Мансанареса. Дальше только горизонт, дорога на Гвадалахару, Бриуэгу и Вильявисьоса-де-Тахунья.

«Много хороших людей с обеих сторон полегло там», – подумал он.

Если в Бриуэге войска Филиппа под командованием герцога Вандомского одержали победу над союзной армией карлистов и осложнили положение противника, то в Вильявисьосе 10 декабря 1710 года стало очевидно, что Бурбоны могут выиграть войну. В памяти возникли уставшие, с кругами под глазами лица, истекающие кровью, распростертые на носилках раненые, которые боролись за жизнь. Диего вспомнил крики боли, навсегда врезавшиеся в его память. Он снова увидел впереди батарею пушек, которые гремели над войском противника, кавалерийскую атаку и Филиппа в арьергарде, наблюдающего за разгромом левого фланга австрийцев. Их обратили в бегство войска, возглавляемые маркизом Вальдеканьясом. К их возвращению на подмогу подоспели остальные силы. Опоздай они ненадолго, битва могла бы принять иной оборот; Диего, один из трех капитанов королевских войск и – что уж тут сказать – любимчик его величества, парил над полем боя, круша черепа и отрубая конечности.

Он не испытывал гордости, даже будучи военным. Война была монстром, пожиравшим все вокруг, включая честь и достоинство, стоило лишь потерять бдительность. В тот день, как и в любой другой, они безжалостно убивали, сея злобу в стане врага, сражавшегося с такими же отвагой и мужеством. Тогда, поговаривали, Диего был словно щит божий, посланный на защиту Бурбона, и даже французский дед короля, Людовик XIV, узнав об этом, захотел забрать его в Версаль в свою личную охрану. После сражения войска эрцгерцога под началом Гвидо фон Штаремберга, австрийского главнокомандующего, понесли значительные потери и вынуждены были отступить. На обратном пути в Каталонию, и без того нелегком, они постоянно подвергались нападению своих же, но под конец, пережив осаду и взятие Жироны, Барселона сдалась через три года после решающей битвы при Вильявисьосе[12]. Несмотря на это, Диего так и не смог насладиться победой, поскольку его жена умерла всего лишь год спустя после сражения при Вильявисьосе, второго октября 1711 года, раздавленная собственной лошадью. Король проявил большое понимание, приняв его прошение об уходе со службы.

– Отправив тебя в бой в том состоянии, в котором ты сейчас, я лишь добьюсь твоей смерти, мой кузен, – аргументировал он свое решение.

В благоразумии ему не откажешь. Уже давно позади остались те дни, когда Диего служил оплотом королю Филиппу и предотвращал покушения на него. Он все еще мог припомнить тот случай, когда обнаружил среди подаваемой его величеству на завтрак еды флакончик с ядом. Убийцы, переодетые в камер-юнкеров, распрощались с жизнью под ударами клинка Диего и его охранников. Спустя несколько дней выяснилось, что их пропустил Бертран Бургалета, подкупленный лейтенант королевской гвардии. Благодаря этому и некоторым другим успехам, Диего прослыл лучшей шпагой Испании. Но он никогда не полагался на это прозвище. По его мнению, в любом поединке, как и на войне, при неудачном стечении обстоятельств любой мог лечь в могилу.

Конечно, его величество мудро позволил ему уйти в отставку после гибели Альбы. После смерти своей любимой супруги герцог уже не был прежним. Его дух бродил по галереям Кастамара, окрашивая их в цвет пепла и безутешного горя. Диего превратился в тень себя прежнего, улыбчивого оптимиста, в размытые очертания, что все эти девять лет скитались по свету божьему в попытке склеить собственные осколки, как куски разбитого мейсенского фарфора.

Первые дни после ее смерти были невыносимы. Каждый раз, когда страдалец смотрел в зеркало на свое отражение с отросшей бородой, время казалось ему тяжелым надгробием, а он – ее скверно написанной эпитафией. Диего убедил себя, что его печаль ослабнет только с течением времени, которое, едва просачиваясь по капле, подло нашептывало ему: «Единственный способ выжить – это забыть ее». Но тут на помощь приходил голос его души и возражал, что он никогда ее не забудет, что вынесет эту боль без единого упрека.