Кухарка из Кастамара - Страница 39

Юноша кивнул, нервно покрываясь по́том и не догадываясь, к чему дядя все это говорит. Мелькиадес выждал несколько мгновений, прежде чем рассказать, что может произойти за эти полчаса. Совет, который племянник должен был получить сегодня, он сам получил от отца, Рикардо Элькисы, который в свое время упрекал его самого в недальновидности.

– Служить – значит предвидеть желания господина, – наставлял он. – Предвидение – это неотъемлемое качество хорошего слуги.

Теперь его племяннику предстояло научиться этому.

– Этого достаточно, чтобы в случае непогоды их светлости насквозь промокли, – объяснил он. – Поэтому позаботься о том, чтобы экипажи ждали их там на всякий случай.

– Спасибо, дон Мелькиадес, – сказал молодой человек, усвоив урок.

– Надеюсь, в следующий раз это предложение будет исходить от тебя. Ты должен предупреждать подобные затруднения. В любом случае, если зайдет разговор, идея была полностью твоей, понятно?

Роберто удивился, утверждая, что всем понятно, что это не так, но одного его взгляда хватило, чтобы племянник оставил возражения. Поправив юноше воротник рубашки, Мелькиадес положил Роберто руку на плечо и сказал, что тот все делает правильно. Юноша вышел из комнаты почти на цыпочках, пытаясь выглядеть в новой одежде элегантно, как кабальеро. К сожалению, скоро он поймет, что это не так и что, как и все, кто не дворянского рода, будет вынужден работать до конца своих дней, чтобы заработать себе на жизнь.

Тут Мелькиадес ощутил пьянящий аромат ольи подриды, наваристого супа-рагу из пленительной смеси овощей, колбаски чоризо, нежного мяса с голяшки, свиных пятачков и хвоста, яичной лепешки, мозговых косточек, кочанной капусты… Это благоухание осталось в воздухе после того, как племянник закрыл дверь, и сулило обед, который подадут сегодня.

Запахи медленно достигали его комнаты, напоминая, что на кухне был кто-то новый, кто-то, сильно отличающийся от остальных, кто, сам того не зная, мог стать причиной больших перемен. И тогда Мелькиадес решил, что нужно будет познакомиться с Кларой Бельмонте лично, поскольку, в конце концов, пусть и номинально, он все еще оставался главным дворецким имения. Хотя надежда в подобных ситуациях скорее мешает, он позволил себе, влекомый очарованием ароматов, мысль о том, что однажды Кастамар снова будет его.

С каждым часом, проведенным в Кастамаре, Энрике чувствовал себя все более непринужденно. Дон Диего оказался человеком немного резким и, по его мнению, не столь выдающимся, как можно было бы ожидать от испанского гранда, но вполне достаточным для его аристократического рода. Самым примечательным в нем было сочетание несовместимых качеств, хотя Энрике еще не совсем четко представлял себе, которое из них преобладало. Как государственный муж, дон Диего был образованным и начитанным, его с детства готовили к тому, чтобы управлять Кастамаром и быть частью королевского двора, способным контролировать опасные ситуации, соразмерять свои действия и их последствия, разрабатывать план для достижения конкретных целей. С другой стороны, внутри него прятался рычащий зверь, который, вырвавшись наружу, был способен уничтожить все на своем пути.

За последней колкостью маркиза, брошенной им за завтраком, последовали еще несколько по поводу прислуги и негров, которые поддержала бы большая часть общества, но, как он знал, осуждал дон Диего. Он заметил, что начал раздражать герцога своими замечаниями, но они были достаточно тонкими, чтобы, с одной стороны, настроить того против себя, а с другой – не позволить остальным разглядеть его намерения. Маркиз и правда собирался в скором времени вывести герцога из себя своими замечаниями. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как корабль его жертвы двигался по намеченному им курсу.

На самом деле Энрике слышал о трепетном отношении его светлости к прислуге и считал это его слабой стороной еще до своего приезда в имение, но за эти дни собственными глазами убедился в этом. Манера герцога обращаться к главному дворецкому, уважение к экономке, да даже сама история, которую рассказала донья Мерседес в день их приезда про то, как он отчитал аристократа за плохое обращение с садовником, – все подтверждало предположения маркиза. Энрике, как и большинство представителей знатных фамилий, считал это пустой тратой времени. Макиавелли уже в «Государе» утверждал, что тот, кто на народ надеется, строит на грязи и что если выбирать между любовью и страхом к себе, то предпочтительней второе. Энрике дела не было до любви слуг, сам он никого из них не любил. Слуги должны служить, оставаясь в той грязи, из которой они происходят, так как это их стихия. Кроме того, степень их свободы должны определять господа, поскольку большинство слуг не знает ни что с ней делать, ни куда направить свою жизнь. В основном низшие слои общества были не слишком далекого ума и, конечно, не были и никогда не будут ровней ему.

Сейчас, направляясь неспешным шагом в сады Вильякор рядом с сеньоритой Амелией и самим доном Диего, маркиз размышлял, как дальше плести свои сети. Нелегко было найти кандидатуру на роль соблазнительницы герцога. Она должна соответствовать определенным требованиям: создавать впечатление дочери уважаемого семейства, но уже познавшей мужчину, быть опытной в делах соблазнения, но, что самое важное, оставаться человеком, которым легко манипулировать, то есть находиться в критическом положении, из которого он мог бы извлечь выгоду. Он все ждал и ждал, следя за всеми богатыми и знатными семействами, оказавшимися в трудной жизненной ситуации, и вдруг нашел ту, что подходила ему. Донья Мерседес упомянула о ней в ничего не значащем замечании:

– Поверьте, маркиз, единственная девушка, которая добилась от моего сына хоть какого-то расположения, несмотря на всю боль его утраты, – Амелия Кастро, при том что пытались многие. Утонченное создание из уважаемой, хоть и не титулованной андалузской семьи. И, скажу вам больше, если бы мой сын увлекся ей, то я бы не возражала против их брака, чтобы хоть как-то избавить его от грусти, даже если у девушки и недостаточно благородное происхождение. Однако она ничего не добилась, и мой сын по-прежнему остается неприкаянной душой.

Потому-то маркиз и обратил внимание на несчастье, которое приключилось с сеньоритой Кастро. И вот сейчас она, ничего не подозревая, шла перед ним и с абсолютной непринужденностью направляла все свое искусство соблазнения на дона Диего, чего, собственно, Энрике и добивался. Позади него шел сводный брат герцога и не сводил с него глаз. Если план Энрике выгорит, то этот черномазый даже и представить себе не может, что он ему уготовил.

– По правде говоря, дон Диего, в свой последний приезд я так и не побывала в Вильякоре, – говорила в это время сеньорита Амелия.

– Значит, сегодня мы исправим эту непростительную ошибку, – ответил дон Диего.

Энрике, не выносивший подобных разговоров, отвлекся на размышления о том, как он усугубил несчастье сеньориты Кастро: сначала купил ее имение, потом выкупил долги, оставленные отцом, и напоследок погасил ее собственные задолженности; затем пустил по Кадису скандальные слухи о том, что она стала содержанкой некоего кабальеро, и в итоге, окончательно повергнув ее в несчастье и отчаяние, дал ей знать через свою знакомую, Веронику Саласар – вдову с определенным общественным весом в Кадисе, которая с удовольствием приняла в качестве оплаты более ста эскудо[39], – что упорное затворничество дона Диего, возможно, уже перестало быть таковым.

– Донья Мерседес мне сказала, что это одно из ваших любимых мест, – добавила она.

– И всей семьи. Особенно весной, когда зелени больше, – с улыбкой отметил дон Диего.

«Бедная сеньорита Кастро, – сказал про себя Энрике. – Всеми отвергнутая и полная несбывшихся желаний». Она даже и заподозрить не могла, что именно из-за его интриг ей пришлось спасаться бегством в Мадрид. Энрике лишь оставалось сидеть и терпеливо ждать приезда сеньориты Амелии с просьбой о помощи, пока люди Эрнальдо де ла Марки пристально следили за ней. Наконец они встретились в театре «Принц», она – с намерением заполучить потенциального мужа, а он – вынудить ее сыграть уготованную ей роль. Каким же грандиозным было это срежиссированное им лицедейство, по своему размаху значительно превосходившее то, что разворачивалось в тот день на подмостках.