Кухарка из Кастамара - Страница 38

Сейчас, ожидая племянника, чтобы дать ему точные распоряжения, дворецкий описывал попытку уволить Клару Бельмонте, о которой ему рассказал его хороший друг Симон Касона. Похоже, взяв на работу девушку, которая поначалу казалась очередной из многих, работавших в Кастамаре, Мелькиадес переполошил всю прислугу. Когда стало известно, что обычная кухонная работница заняла место сеньоры Эскривы, то среди слуг поползли слухи. Злые языки поговаривали даже, что девушка добилась расположения герцога и поэтому мгновенно оказалась на должности главной над всеми тремя кухнями, задействованными на празднованиях. Конечно, ему достаточно было пару раз услышать подобные замечания среди горничных, вторых помощников, камердинеров и посыльных, чтобы пресечь их на корню властью собственного положения. Однако злые языки не умолкли полностью вплоть до обеда накануне.

Вкус нутового супа со шпинатом, который приготовила Клара Бельмонте, вызвал у всех приятное недоумение. Им, привыкшим к простой стряпне сеньоры Эскривы, состоявшей из разного вида хлебных супов, фаршированных и жареных баклажанов и какого-нибудь десерта с переизбытком сахара, он доставил божественное наслаждение. Некоторые из слуг даже захотели, чтобы им рассказали прямо за столом, как она добилась такого вкуса. Девушка, слегка робея, объяснила, как нужно готовить шпинат, нут, варить яйца и картофель, следя за огнем под глиняным горшком на жаровне.

После первого блюда уже никто не заводил разговор о причине ее повышения, поскольку все было очевидно. Экономка, в свою очередь, еще не успела насладиться приготовленной Кларой едой, так как накануне весь день провела в Мадриде в поисках повара. В то утро она лишь попробовала завтрак, и по движению ее бровей стало понятно, что она удивлена. Мелькиадес знал ее слишком хорошо: донья Урсула ничего не сказала из-за своего высокомерия, и он должен был признать, что небольшое послабление в железном контроле, который экономка установила в Кастамаре, означало дуновение свежего ветра в разгар августа.

Когда он впервые увидел экономку, то у него сложилось впечатление, что она превосходная ключница, и, несмотря на годы постоянной травли со стороны этой женщины, он вынужден был согласиться, что так оно и было. До того как донья Урсула узнала о его тайне, Мелькиадес испытывал к ней глубокую симпатию. Возможно, из-за ее старательности, перфекционизма и полной отдачи в работе. Он снова и снова отмечал про себя, что за суровым обликом прячется очень привлекательная женщина. Порой, втайне даже от самого себя, сеньор Элькиса надеялся, что на этой душевной пустоши доньи Урсулы взойдут ростки сострадания; что, может быть, орошая их своей нежностью, он смог бы раскрыть более человечную сторону этой стальной женщины. Но это осталось лишь глупой иллюзией, и с течением времени его надежда оказалась пустыми чаяниями. Поэтому каждый раз, вспоминая, как она, злоупотребив его доверием, проникла в его тайны, он называл себя глупцом. Это случилось через несколько месяцев после того, как ее взяли ключницей в Кастамар, когда дворецкий уже украдкой посматривал на нее так, что она не замечала. На тот момент Мелькиадес был готов рассказать домоправительнице о своих горячих чувствах, но своим поступком она все перечеркнула. Он отчетливо помнил, как донья Урсула вошла в его кабинет, чтобы сообщить, что донья Альба, эта ангельская женщина, нуждалась в нем. «В тот злополучный день, когда все пошло хуже некуда, – сказал сеньор Элькиса себе. – Донья Альба умерла, а я перестал быть полноценным дворецким в Кастамаре». Мелькиадес, который в ту минуту писал в своем дневнике, в спешке выбежал вместе с экономкой, забыв открытую тетрадку на столе. На полпути он вспомнил о своей оплошности и, из свойственной ему педантичности, захотел ее сразу же исправить. Донья Урсула заботливо вызвалась пойти вместо него и убрать дневник на место, чтобы он незамедлительно предстал перед доньей Альбой. Его наивность сыграла с ним злую шутку и в конце концов превратила в марионетку.

– Надеюсь на ваше благоразумие, – сказал он.

– Конечно, дон Мелькиадес. Меньше всего мне хочется читать личные записи, – ответила донья Урсула, и глазом не моргнув.

Так дворецкий попросил ее спрятать оставленную на столе тетрадку в маленький шкаф и дал от него ключ. Доверившись ей, он направился в маленький зал, где его ожидала донья Альба. И пока сеньора рассказывала ему, что беременна и что хочет вечером преподнести сюрприз герцогу, донья Урсула – случайно или нет – обнаружила то самое письмо, когда убирала тетрадку в шкаф. То проклятое письмо, что поставило под удар все его будущее. Мелькиадес собственноручно положил его в тетрадку двумя днями ранее, когда кто-то прервал его, пожаловавшись на моль в шкафах, как раз в тот момент, когда он размышлял, не стоило ли его уничтожить. А потом благополучно о нем забыл. Эта оплошность и его доверчивость приговорили его к жизни комедианта, который бродит себе по Кастамару и отдает приказы. Он был главным шутом в этой странной трагикомедии. Дворецкий корил себя за то, что ему не хватило духа раскрыть господину суть этого письма и описанных в нем кощунств. И до тех пор, пока он не найдет в себе смелость признаться, донья Урсула будет держать его в своих руках, тиранить и душить, сколько ей угодно.

Мелькиадес ненавидел себя за трусость и даже за чувства, которые испытывал к ней и которые время от времени снова накатывали на него, как старый забытый голос. Он упрекал себя, говоря, что он лишь посредственность, разбитый манекен, на котором висят фальшивые медальки авторитета. За все эти годы он трижды был на грани того, чтобы рассказать все герцогу, но в последний момент, дрожа перед ним и покрываясь по́том, уходил, ссылаясь на плохое самочувствие. Много раз сеньор Элькиса задумывался над тем, чтобы покинуть имение, но, имея пятьдесят пять лет за плечами, трудно найти другое место главного дворецкого. Кроме того, его беспокоило, что донья Урсула воспользуется этим письмом, где бы он ни находился, чтобы разрушить его жизнь. Поэтому он был пленником в Кастамаре, как и дон Габриэль, только на свой лад. Оба они, каждый на своем уровне, были пленниками в золотой клетке. Так проходили годы, а с ними уменьшалась и возможность для Мелькиадеса начать новую жизнь вдали от этого имения, и лишь его тайна становилась с каждым разом опаснее.

Два удара в дверь оторвали его от письма. Дворецкий закрыл тетрадку, прежде чем разрешить войти. Его племянник Роберто Веласкес вошел и предстал перед ним с сияющими глазами и в безупречной ливрее. У него были большие уши, над верхней губой уже обозначился пушок, его статная фигура, несмотря на худощавость и высокий рост, делала из него привлекательного молодого человека.

– Дон Мелькиадес, вы меня звали? – спросил он, высоко подняв подбородок.

– Да, да, Роберто, проходи. Как тебе известно, его светлость сегодня обедает в садах Вильякор, – сказал он. – Поговори с доном Педро Себрианом, нашим первым конюхом, или, если его не будет, с доном Белисарио Коралем, главным конюхом, и передай ему, что нужно доставить туда два экипажа.

Как он и ожидал, молодой человек выразил удивление, поскольку господин с гостями желали прогуляться пешком. Не имело смысла доставлять туда экипажи. Мелькиадес терпеливо подождал, пока племянник спросит об этом. Он хотел, чтобы тот понял, что хороший слуга или помощник должен предвидеть любую ситуацию и быть на шаг впереди.

– Простите, дон Мелькиадес, – сказал юноша без фамильярности, как его научили, – но сам дон Диего, их светлости и гости пойдут пешком.

– Учитывая, что ты в этом доме недавно, – ответил сеньор Элькиса после небольшой театральной паузы, – предполагаю, что ты не знаком с садами Вильякор.

Юноша отрицательно покачал головой и слегка склонил подбородок.

– Они расположены не меньше чем в получасе ходьбы на запад и представляют собой превосходное место, чтобы насладиться сельской жизнью, – объяснил он. – Я пытаюсь предостеречь тебя от ошибок, которые другие уже совершили в прошлом. Если ты обратил внимание, я указал расстояние от дома до садов Вильякор, не так ли?