Кто-то мне должен деньги - Страница 24

Она выпрямилась.

— Тогда у нас все будет в порядке, да?

— У тебя,— уточнил я.— А у меня все еще останутся Тарбок и Дробл.

— Кто они?

Я забыл, что она не в курсе.

— Дробл был боссом Томми,— объяснил я.— Тарбок работает на Дробла. Тарбок — это тот, к которому меня привозили во вторник вечером.

— А… Но почему Наполи не может просто сказать Дроблу, что ты ни при чем?

— Потому что Наполи и Дробл — враги.— Я рассказал ей все, что мне было известно о феодальных войнах игорных баронов и об участии, которое принимал в этом Томми.

Когда я закончил, она проговорила:

— Это так похоже на Томми. Играть на обе стороны против середины.

— Что ж, всю эту неразбериху он оставил мне.

Откинувшись назад и хмуро глядя в противоположную стену, Эбби сказала:

— Все они охотились за тобой, считая тебя убийцей Томми, а это значит, что ни те, ни другие не убивали его. Это вообще не гангстерское убийство.

— Нет, конечно,— подтвердил я.— Гангстерское убийство — то, что они хотели сделать со мной. Томми — это было случайно.

— Пожалуй… А Луиза все еще где-то пропадает. Я знаю, что это она всему виной.

— Ты не знаешь,— поправил я.— Ты так думаешь, и, возможно, ты права, но знать ты этого не можешь.

— А кто же тогда?

Я пожал плечами.

— Едва ли можно сказать, что я делаю поспешные выводы,— продолжала Эбби,— если я делаю единственный вывод, к которому можно прийти.

Мне нечего было ей ответить, и я перестал об этом думать. Мне пришла в голову совсем другая мысль.

— А как насчет доктора? — спросил я.

Она непонимающе уставилась на меня.

— Доктора? Доктора, который лечил Томми? Ему-то зачем его убивать?

— Да нет. Доктора, который перевязывал мне голову. Которому ты позвонила, и он помог тебе перенести меня сюда.

— Да он даже не был знаком с Томми,— сказала она.— Он вообще никого из нас не знал до прошлой ночи. Что дает тебе повод думать, что убийца — он?

Снова начиналась путаница.

— Я так не думаю,— пояснил я.— Я вообще не об убийстве говорю. Я сейчас говорю о другом.

— А я говорю об убийстве. Кто мог его совершить? Никого не осталось, кроме Луизы.

— Хорошо,— согласился я, не имея никакого желания снова затевать спор.— Наверное, ты права.

— Так что ты имел в виду, когда спрашивал про доктора?

— Мне стреляли в голову. Разве врачи не обязаны сообщать в полицию обо всех случаях огнестрельных ранений?

— Обязаны,— подтвердила она.

— Так что же, разве к нам сюда через какое-то время не придут легавые со своими вопросами?

Она покачала головой.

— Он не сообщит. Я наврала ему, что ты мой приятель, и что мой муж в тебя стрелял, и что мы не вынесем публичного скандала, и я обещала ему, что в случае чего его имя никогда не всплывет.

— И он согласился?

— Я еще дала ему сто долларов.— Эбби подмигнула мне.— Надо знать, к какому доктору обращаться!

— Ты дала ему взятку?

— Это единственное, что мне оставалось.— Она пожала плечами.

Эта девушка все больше меня удивляла. Я и раньше встречал женщин, способных проявить самостоятельность, но ни одна из них и в подметки не годилась Эбби Маккей. Я покачал головой и сказал:

— Ты чудо. Слушай, может, ты еще поможешь мне разобраться с Тарбоком и Дроблом?

— Да пожалуйста,— фыркнула она.— Займемся ими завтра же.— Потом она посмотрела на часы и добавила: — Которое вот-вот наступит. А еще завтра мне надо быть на похоронах. В десять часов.— Потом она огляделась по сторонам и сказала: — Похоже, мы проведем эту ночь совместно.

— Я бы уступил тебе кровать,— сказал я,— но не уверен, что смогу подняться с нее.

— Ничего. Мы уместимся вдвоем.

— Что?

— Ты в таком состоянии,— усмехнулась она,— что все добродетели, которые у меня еще остались, пожалуй, будут в безопасности. Ты только подвинься чуть-чуть в сторону. Нет, к стенке. Я не хочу через тебя перелезать.

— Н-да, нам бы тоже этого не хотелось,— сказал я и прижался к стенке.

Как там говорится: когда больной вот-вот умрет, он поворачивается лицом к стене? Эта мыслишка промелькнула у меня в голове, когда я уткнулся носом в стенку. Я вовсе не подвержен патологическим страхам, но кому угодно пришли бы в голову одна или две мрачные мысли, если бы он побывал в моей шкуре.

А тем временем Эбби разделась, оставшись в одном белье,— и это был уже второй раз, когда она представала предо мной в таком виде.

— Эй! — воскликнул я.

Она искоса бросила на меня взгляд.

— Что?

— Конечно, я ранен,— пояснил я,— но я же не евнух. В меня с этого конца стреляли, поверху, в голову.

Она фыркнула.

— Ах, не говори глупости, Чет. Что, раньше ты не видел девушек?

— Совершенно верно, видел,— согласился я.— Но.

— Что — но?

— Ничего. Это было целое предложение.

— Все будет в порядке,— пообещала она и выключила свет.

Я услышал, как она осторожно передвигается в темноте, потом кровать прогнулась. Ее коленка дотронулась до моей ноги, немного передвинулась, одеяло поползло сначала туда, потом сюда, коленка отодвинулась, бедро скользнуло по моему бедру, потом тоже отодвинулось, одеяло наконец заняло свое место, она удовлетворенно вздохнула, и наступила тишина.

Я сказал:

— Это нелепо.

— Что?

— Что мы с тобой в одной постели.

— Ты что, никогда раньше не был в постели с девушкой?

— Но не так, Эбби.

— Это что-то вроде небольшой смены обстановки,— сказала она.

— Смены обстановки,— повторил я.

— Конечно,— сказала она.

— Конечно,— повторил я.

Она заснула раньше меня.

Мои руки кого-то обнимали — теплого, мягкого, от кого пахло терпко и приятно. Женщину.

Женщину? Я распахнул глаза, и оказалось, что я не вижу ничего, кроме массы перепутанных светлых волос. Я поморгал, зарывшись лицом в эти волосы. Теплое женское тело уютно прижималось ко мне. На секунду я испугался, не понимая, где я. Потом все вспомнил.

Я, должно быть, пошевелился, сам того не заметив, потому что вдруг вся эта копна волос приподнялась, и в трех дюймах от моего лица оказались два широко открытых голубых глаза. Я моргнул. Они тоже моргнули.

— Доброе утро,— сказал я.

Эбби подпрыгнула на целый метр, вырвалась из моих объятий и замерла, прикрывшись одеялом и оторопело уставившись на меня.

Я напомнил:

— Эбби, это была твоя идея. Вчера вечером ты не видела в ней ничего особенного.

— Чет? — спросила она, как бы желая удостовериться, что это действительно я. Кажется, она тоже начинала вспоминать.

— Это я,— подтвердил я.

Она потрясла головой, взъерошила волосы, потерла лицо ладонями.

— Уф! — сказала она.— Хорошо я спала!

— И я тоже,— поддакнул я.

Она улыбнулась мне.

— Это оказалось довольно мило. Вместе, вот так.

— Надо будет как-нибудь это повторить,— заметил я.— Когда я немного окрепну.

Ее улыбка стала лукавой.

— Наверное, это было бы занятно,— предположила она.

Я протянул руку и дотронулся до ее бока, между трусиками и бюстгальтером.

— Наверное.

Она оттолкнула мою руку и выбралась из постели.

— Ты не должен себя перевозбуждать. Ты еще болен.

— Разве я это делаю?

— Я оденусь. Отвернись, что ли. Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Абсолютно исцеленным.

Она надела халат.

— Да? А что именно ты чувствуешь?

Это был на редкость неинтересный халат: бледно-голубой, махровый, с бледно-голубым махровым поясом. Но я не стал его разглядывать, а постарался представить себе то, что было под ним, и ответил:

— Я страшно голоден.

— Это хороший признак.

Она взяла часы, завела их, застегнула на запястье и взглянула на циферблат.

— Мне надо торопиться. Как лучше приготовить яйца?

— Яичницу. А кофе черный.

— Чай.

— С утра?

— Притворимся, будто ты англичанин.