Кто рано встаёт, тот рано умрёт - Страница 10

– Вы здесь ничего не найдете, – бурчит плешивый консультант. – В этом замке нет пищи для автора криминальных историй и никаких преступных деяний произойти не может, не так ли?

– Ну и слава богу, – замечает Селина.

– Давайте лучше выпьем, – предлагает Эдик.

Пьём.

«Поехали! – Прозт!»

Кельвин синхронно нашим глоткам дёргает кадыком, с завистью смотря, как мы осушаем бокалы, но для него хороший понт дороже денег. Отказался так отказался. Не так ли?

Лысый толстяк расправился с целой горой голубцов на своей тарелке и с маслянистой улыбкой придвигается ближе к соседке – Баклажан. Африканка демонстративно отодвигается от толстяка и снова прижимается к моему плечу. От Иды разит потом вперемежку с духами, зато она призывно мне улыбается фиолетовым ртом.

– Кто этот боров? – интересуюсь я у Эдика, тщетно стараясь найти для себя свободное местечко. Но не зря говорят, что Европа тесная.

– Албанец из Косово. Живёт в общежитии для беженцев, в азюльхайме. Мы зовём его Кокос. Мне он не нравится – скользкий какой-то, как гололёд.

– Этот Кокос тоже художник? – с сомнением спрашиваю я.

– Как вам сказать. И да, и нет. За год он накокосил несколько балканских пейзажей. Сами видите, от вдохновения даже волосы выпали. Значит, художник. Вообще-то мы тут все любители.

– И Бахман?

Эдик слегка обижается за своего учителя.

– Ну что вы! Доктор Бахман настоящий художник. Мастер. Некоторые его работы выставлены в галереях Берлина, Мюнхена, Кельна.

– А его дочь?

– Мари? Она, конечно, не ровня Кокосу, Баклажану или мне, но больших успехов пока не достигла. Ей некогда заниматься рисованием. Она сохнет по Харди, а дурачок Никс сохнет по Мари.

– Откуда такая осведомлённость?

Эдик хихикает.

– Старушка-нашепташка нашептала.

Пока Эдик сплетничает, толстый Кокос начинает что-то бубнить Баклажану на ухо. Африканка кривит толстые губы.

– А кто те люди? – киваю я на азиата, южанина и крашеную блонди. Кстати, блондинку я узнал. Она сидит на кассе в самом большом продуктовом магазине Нашего Городка, в «Кауфланде». Между прочим, там в фирменном платьице блонди казалась моложе.

Эдик уже под хорошим градусом, но наливает ещё по одному бокалу. На этот раз к нам присоединяются и Кельвин с Кокосом. Нашего полку прибыло.

«Поехали! – Прозт!»

Промокнув бумажной салфеткой губы, Эдик продолжает:

– Кореец – это Круглый Ын. Он работает на шроте и всегда молчит.

Кто не знает: шрот – это что-то вроде городской свалки. У меня там есть знакомый – бывший югославский полковник Бажу. Впрочем, это уже совсем другая история.

– Круглый Ын рисует только какие-то значки, – вставляет Баклажан, отмахиваясь от надоедливого Кокоса.

– Это не значки, а китайские иероглифы, – поправляет Селина. – Он пишет их на рисовой бумаге. Получается очень красиво. Мой Мирко тоже рисует похожие каракули.

Федя сердито смотрит на женщин. Вечно эти трещотки влезают в мужской разговор! Затем заканчивает свой обзор:

– Напротив Круглого Ына сидит итальянец Стефано Почемутто. Правда, прикольная фамилия? Все называют его на немецкий манер Штефаном. Он живёт в Байроне уже лет двадцать, работает поваром в пиццерии.

– Я видел эту блондинку в «Кауфланде» – говорю я, принимая от Эдика очередной бокал с вином. Уже не помню, который по счёту.

– Точно. Урсула там работает. Её один раз увидишь – никогда не забудешь. Видите, какая она крутая?

Эдик понижает голос:

– Я слышал от одного знакомого, что Урсулу в детстве изнасиловал какой-то педофил, поэтому она не любит мужчин. Только больше никому об этом.

Я понимающе прикладываю палец к губам. Могила!

– Вообще-то Урсула нормальная баба, – заплетающимся языком признаётся Эдик. – Только немного нервная. Любой стал бы нервным после изнасилования педофилом. Как-то Урсула поссорилась в автобусе с контролёрами. Слово за слово и те вызвали полицию. Ну, сами знаете, как это у нас бывает. Приехали два полицая, стали на остановке выводить Урсулу из автобуса, но вывели её из себя. Она же нервная. Взяла и набросилась на полицаев. Полицаи закрылись от неё в машине, видят дело плохо – вызвали подкрепление. Приехал целый автофургон полицаев в касках и бронежилетах. Тут фортуна Урсуле изменила. Полицаи всей толпой отдубасили дубинками нашу Урсулу – думали, что мужик. Потом посмотрели её удостоверение личности, а имя-то Урсула!

Эдик хихикает. Я тоже. Мы оба сильно пьяные. Глядя на нас, начинает хихикать и Баклажан, хоть и не понимает ни слова по-русски. Селина и Кокос тоже подхватывают наше веселье. Даже плешивый Кельвин и тот непроизвольно дернул одной стороной брюзгливого рта.

– Сейчас спою! – решительно объявляет Эдик.

– Давай лучше выпьем, – выдвигаю я альтернативу.

– Давай выпьем, друг! – соглашается Эдик. – Сейчас добьем пузырь и ляжем спать.

Теперь вино разливаю я. Мой новый друг не в форме и может пролить драгоценную влагу мимо бокалов. К нам с Эдиком опять присоединяются остальные участники нашей тёплой компании: Кельвин, Селина, Баклажан и Кокос. Никого не забыл? Хотя мне простительно – я же после инсульта.

«Поехали! – Прозт!»

Выпив, Эдик решает отдохнуть, кладёт отяжелевшую от голубцов голову на руки и тут же начинает похрапывать. Сексуально озабоченный Кокос снова нашёптывает сальности Баклажан, утопив свои глаза в глубоком вырезе её балахона. Там есть на что посмотреть. Селина курит. Так я и знал! Кельвин тупо уставился на пустой бокал. Наверное, придумывает, как выгнать всех женщин на женскую половину страны. Оглядываю остальное застолье. Видно плохо. Камин и догорающие свечи дают мало света. Тьма стирает очертания предметов. Всё же разглядел, что Понтип скинула сандали, села на стул по-восточному и стала немного повыше. Эрих горячо о чем-то спорит с сосущим трубку Бахманом, приводя доводы из винографолии. Мари, накручивая на палец локон, внимательно слушает разговор Харди и Никса. Я тоже прислушиваюсь.

Никс:

– Сейчас в нашей студии тринадцать человек. Прямо Иисус Христос и двенадцать апостолов на тайной вечери. Но чёртова дюжина плохое число. Боюсь, что скоро нас останется двенадцать.

Харди:

– А кто же среди нас Иуда?

Никс:

– Можешь без труда и сам догадаться.

Харди:

– На что ты намекаешь, Цедрик?

Никс:

– Сам знаешь.

Харди:

– Ты про Мари, что ли?

Никс:

– Не прикидывайся идиотом!

Харди:

– Не брызгай на меня слюной, Цедрик!

Наверное, в этот момент Никс хочет грязно выругаться, но не умеет. В полемическом задоре молодые люди постепенно повышают голоса. Явно назревает ссора. Соседи начинают обращать на них внимание. Замолкает и недоуменно оглядывается Эрих. Бахман строгим взглядом старается остановить нарушителей спокойствия, но они ничего не замечают. Мари не вмешивается. Видимо, она придерживается мнения, что мужики сами разберутся. Наконец, вышедший из себя Никс хватает со стола стакан и с яростным воплем: «На, получай!» плещет минералкой в лицо Харди. Мокрый красавчик вскакивает со стула, намереваясь оторвать очкастому наглецу уши и повесить себе на шею, но отомстить за унижение ему не позволяет Эрих. Он как клещами сжимает Харди в своих объятиях. Пока жертва худосочного Никса тщетно бьётся в тисках управляющего, Мари, симпатично зарумянившись, выговаривает очкарику, грозя пальчиком у него перед длинным носом. Странно, но мне кажется, что она довольна. На губах Мари мелькает улыбка, в голосе не слышно злости. В конце концов, взбешённый Харди покидает столовую, громко хлопнув дверью вместо «чюсс!».

– Я прошу у всех присутствующих прощения за этот неприятный инцидент, – говорит Бахман, поднявшись с места. – Харди, конечно, мерзавец, но он очень талантлив.

Харди? Интересно, почему Харди? Ссору же затеял Никс.

– Пустяки, Никлас. Я в молодости тоже был огонь, – добродушно отвечает управляющий, отдуваясь.

Лиля многозначительно улыбается мужу. Ясно, что Эрих и сейчас ещё если не пылает, то хотя бы искрит.