Кто пятый? - Страница 12

— Однако он проезжал. Показания дворника и Сащенко совпадают.

— Да, — соглашается капитан. — Я думаю, свидетельству Сащенко мы можем верить. Тем более установлено, что Сащенко действительно ранее никогда не был в Колодине.

Что ж, Сащенко можно исключить из «пятерки». Остается один Жарков; мы не знаем, где он был в ту ночь, куда выехал на ИЖе.

— Борис Михайлович, а что вы можете рассказать о Жаркове?

— Он у нас заметная фигура, местная знаменитость, — говорит капитан. — Человек он легковесный, любит успех, деньги, ресторанную жизнь. Все это, конечно, не повод для каких-либо серьезных подозрений, а связей с уголовным миром у него нет, ясное дело. Откровенно говоря, мне жаль Лену Самарину — в городе считают, что она невеста Жаркова, и не без оснований считают. Она девушка открытая, ясная, с чистым сердцем, привязалась к нему... А он обманывает ее, обижает, хотя, как Дмитрий Иванович говорит, в трудную минуту всегда ищет у нее помощи, поддержки — и моральной и финансовой. Вот такая петрушка... Я ведь Ленку хорошо знаю, да и вы, Павел Иванович, тоже.

Капитан, вздохнув, испытующе смотрит на меня. Очевидно, наша встреча с Ленкой в ресторане и таежное путешествие не прошли незамеченными для Колодина.

— А вчера Жаркова видели вместе с дочерью Осеева, — как бы невзначай бросает Комаровский. — Я не знал, что они знакомы.

Вот как, чемпион, вы успеваете всюду! Я листаю блокнот. Три сорок восемь, телефон химкомбината. Они должны знать, где находится Осеева.

Дочь инженера Осеева заметно осунулась с тех пор, как я видел ее, глаза тусклые, обращенные внутрь. Чуть приметная гримаса раздражения на лице.

Завтра похороны. Будет долгий, нескончаемый путь на Мольку, где в защищенном от ветров распадке приютилось кладбище. Старушки в платочках будут бросать с машин еловые ветки, угощать «панафидкой». Для них, старушек, хоть и горький, но привычный ритуал, для Осеевых ни с чем не сравнимая боль.

Я только вношу лишнее беспокойство в эти суетные черные дни — словно лишняя бумажка в той канцелярской волоките, которой мы окружаем уход человека из жизни...

Сверстники — физики, летчики, геологи, здоровые, веселые хлопцы, — понимаете ли вы подлинную тяжесть грубого милицейского дела?

— Скажите, вы хорошо знаете Жаркова?

Она отвечает бесстрастным, глухим голосом:

— Мы познакомились случайно, когда я приезжала в Колодин.

Она даже не спрашивает, почему меня интересует Жарков. Ей все равно.

— Вам не трудно вспомнить, как произошло знакомство?

— Он подошел ко мне как-то... в магазине. Сказал, что знает отца. Помог донести домой покупки.

Даже сейчас, с лицом, серым от бессонницы и волнений, она очень красива. Так выглядят монашенки на картинах Нестерова. Отрешенная, почти бестелесная красота.

— Жарков бывал у вас дома?

— Нет. Он провожал меня, случалось, но не заходил.

— Как вы открывали дверь? Ключом?

— Я просто стучала в окно.

— И отец тотчас же открывал, даже в поздний час?

— Отец знал мой стук.

— Условный?

— Да, пожалуй. Он ведь был радистом в армии. Ну, а я телеграфистка. Морзянке он меня выучил еще в детстве.

— Что же вы выстукивали?

— Да так, глупость... Три точки, три тире, три точки.

Сигнал «SOS». Наверно, еще девчонкой она придумала это. Возвращалась со школьного вечера и простучала в окно три точки, три тире, три точки. Было морозно, она зябла в легких туфельках и подала сигнал о помощи. И с тех пор отец всегда ждал, когда раздастся знакомый стук. Он ждал и в последние дни...

— Жарков, наверно, шутил по поводу этого сигнала «SOS»?

— Да, он сказал: «Остроумно придумано».

— Жарков знал, что вы должны были снова приехать к отцу?

— Да. Я писала, что буду на днях, и просила достать машину, чтобы помочь отцу перевезти мебель.

До Осеевой так и не доходит смысл вопросов, она полностью отключена от моих забот. Мы с ней существуем сейчас в разных измерениях времени.

Облачный день стремительно несется над Колодином. Он выплывает из-за Мольки — белые, светящиеся на солнце клочки пара — и уходит в тайгу, словно падает где-то там, за лесным морем, в хранилище времени.

Мне хочется, чтобы облака неслись помедленнее и не так спешили стрелки часов. Так мало сделано... Просмотренные мною дела об украденных мотоциклах ничего не дали.

В конце июля из Лисьей слободки, окраины Колодина, исчез БМВ. Спустя два дня БМВ был найден в тайге близ тропы, ведущей к Черемшанке. Поломка машины помешала вору угнать ее подальше. Второго августа точно так же неизвестным лицом был уведен ИЖ. На этот раз мотоцикл найти не удалось. Возможно, между хищением этих машин и убийством Осеева нет никакой связи.

А главный вопрос, на который я должен сейчас найти ответ: таинственный ночной мотоциклист, кто он? Ход мысли тут должен быть четок и прост. Какие характерные особенности этого «запоздалого ездока» я могу установить? О нем ничего не известно, никто не знает, как он выглядел, в чем был одет, откуда выехал. Хорошо ли он ездил на мотоцикле?..

Стоп! Вот это я в состоянии определить. Дом сорок шесть по Ямщицкой, где дворник заметил мотоциклиста, стоит на окраине, там начинается Полунинский тракт. Замеряю расстояние до Выселок. Почти девять километров. Дворник видел незнакомца в полпервого, спустя двадцать минут после того, как было совершено преступление. Сащенко повстречался с ним через двенадцать минут. Часы Сащенко и дворника сверены, они показывают правильное время. Значит, гонщик мчался со скоростью около пятидесяти километров в час. Это ночью, по плохой дороге.

Наверняка такой стремительный бросок под силу лишь очень опытному мотоциклисту, настоящему асу.

Однако это предположение надо проверить. Следственный эксперимент — вот как будет называться мой следующий шаг.

Надо спешить... День стремительно несется над Колодином розовыми, подсвеченными закатом облаками. Маленькая милицейская комнатушка с грубыми деревянными столами и стульями уже в полумраке.

На Ямщицкой, у дома 46, я останавливаюсь, чтобы засечь время. Еще горит вечерняя заря, ставни не закрыты. Восходит луна, огромная, алая и такая близкая, что, кажется, рукой можно достать.

Ночь с восьмого на девятое августа была безлунной и облачной, и я обладаю преимуществом перед тем загадочным гонщиком. Зато я плохо знаю дорогу. Баш на баш.

Резко поворачиваю рукоятку газа и едва не вылетаю из седла. Рывок! Шестнадцать лошадей ревут в цилиндрах. Держитесь, амортизаторы!

Колеса упруго, по-кошачьи, прыгают через выбоины. Едва успеваю вертеть рулем, выбирая наиболее безопасный путь на изъезженном тракте. Выбоины, заполненные густой тенью, кажутся ужасающе глубокими.

Луч света мечется впереди меня, как неуверенный поводырь. Свистит ветер, тело коченеет от ночной, летящей в меня сырости. Когда мотоцикл, подпрыгнув, повисает на миг в воздухе, кажется, что я лечу над дорогой, словно ведьма на шабаш.

Врываюсь в лес, рассеченный трактом. Шумно! Бегает эхо. Корни деревьев бьют в шины. Сосновые стволы в свете фары кажутся алыми, раскаленными. Близость их обжигает лицо.

Хорошо, что мне приходилось дружить с мотоциклом. Руль послушен. Раз! Проскакиваю между двумя сосенками. Чувствую, как заднее колесо вертится, не находя опоры. Еще доля секунды — и оно рвануло дорогу, метнуло ее за спину.

Лужи бросаются под мотоцикл — склизкие, округлые, как черные медузы. Грязь брызжет в лицо.

Вот уже светятся Выселки. Фонарь у автобусной остановки — как вторая луна.

У столба с фонарем я торможу. Сразу на оба тормоза. «Ява» приседает, словно хочет поползти по земле.

Восемнадцать минут. А мне казалось, что я мчался как рекордсмен. Я проигрываю ему по меньшей мере минут пяток.

Попробуем еще раз. До Колодина я доезжаю за шестнадцать минут. Прогресс! И еще раз — в сторону Выселок. Мне удается, кажется, побить собственное достижение. Но у самых Выселок, на взгорке, подстерегает беда.