Кто против нас? - Страница 3

Гедройц был навеселе, его такое предостережение даже позабавило, он принял всё это за шутку. А вернувшись в гостиницу, прилёг отдохнуть. Его клонило ко сну: свежий речной воздух и местный самогон здорово расслабили его. Лишь однажды после полуночи Гедройца разбудил телефонный звонок с вопросом, не скучно ли ему спать в одиночестве. Сонный Андрей не понял, повесил трубку.

А приснился ему старый сад, где каждое дерево обильно плодоносило. Яблок невиданное число тяжелило каждую ветвь, а ветви все были в цвету. Он слышал запах жасмина и розы, на лозах видел спелый виноград. В прудах плавал лотос, вокруг сада зрели хлеба… Он услышал женский голос: «Я знаю, где это место! Я тебе покажу его, Андрей. Ты должен взять лодку. Этот сад там, за рекой». Они плыли к берегу, когда встало солнце — огромное, красное, оно во все стороны разрасталось. И вдруг разорвалось, и на всё небо явилась седая голова, и он услышал слова: «Ну, вот и ты, Андрей», — и проснулся.

Свой первый полный день в городе на Волге Гедройц решил посвятить военному музею. Он надеялся встретить кого-нибудь, с кем мог бы поделиться частью своей информации и взамен получить возможность поработать в архивах и фондах, недоступных для простых посетителей.

Экспозиционные залы музея были пусты, и первым же встреченным человеком оказался директор музея. Ему было явно за семьдесят, но он был ещё крепок. Особенная подтянутость, ровность походки и рапортующая манера речи выдавали бывшего офицера. «В этом есть какая-то замечательная логика, — подумал Гедройц.

— Директор военного музея обязательно должен быть военным». Имя ему было Владимир Ильич, да и внешне он чем-то напоминал гения русской революции: большой лысый череп, остатки рыжеватой растительности на лице и взгляд цепкий, лукавый и неспокойный.

Он напряжённо улыбался Гедройцу, а тот стремился угадать, кто этот директор в душе — военный, чиновник или историк? Если военный, то надо осторожно действовать, не рассказывать всего сразу, военные не рискуют действовать самостоятельно, без приказа. Но зато можно сыграть на патриотических его чувствах — такие ценности, судя по всему, лежат в русской земле!

Если он больше чиновник, то будет трудно убедить его в чём-либо, хотя, конечно, если намекнуть ему на возможность коммерческой выгоды… Вот окажись он настоящим военным историком, честным, непредвзятым, тогда можно было бы с ним легко и свободно говорить и работать, непринуждённо — ошарашить его сразу всеми своими фактами и фантазиями! Да что-то из этих фактов он и сам наверняка должен знать по долгу службы. А может ведь оказаться и так, что он совсем случайный человек на этом месте, ему ни до чего дела нет, тогда всё совсем бессмысленно.

Эти расчетливые мысли мелькали в сознании Гедройца, и одновременно с этим Андрей объяснял Владимиру Ильичу, что он писатель, что приехал писать книжку про войну. Улыбка директора расползалась всё шире, но выцветшие его глаза становились ещё неспокойнее.

— Так что искренне надеюсь, что своим приездом никак не отвлеку вас от важных дел, Владимир Ильич, — закончил приветствие Гедройц.

— Что ж, мы вам очень рады. Последнее время никто нас, понимаешь ли, вниманием особым не балует. Ну, конечно, по военным праздникам привозят к нам и школьников, и солдат. Целые толпы тут посетителей. Но сейчас, как видите, никого нет. Да оно и понятно — лето на дворе. Так что это очень даже хорошо, что приехали, развеете нашу скуку немножко, — продолжал улыбаться директор музея.

— Да, Владимир Ильич, спасибо. И сразу хотел вас спросить: а вы сами давно ли начальствуете здесь? — с наигранной непринуждённостью спросил Гедройц.

— Ну как вам сказать… Директор я не так уж и давно, пару лет всего. Но намёк ваш, Андрей, я понял. Вы ведь имели в виду, достаточно ли я хорошо знаю музей, чтобы помочь вам. Вы думаете, я человек случайный здесь, — он внимательно посмотрел на писателя. — Так вот, сразу вам скажу: я и родился в Царицыне, и воевал в Сталинграде, и похоронят меня здесь же. Я про битву всё знаю, я ее, понимаешь ли, изнутри видел. Можете не сомневаться, — отчеканил директор.

— Владимир Ильич, ну что вы, ей-богу, будто обиделись. Мне просто хотелось узнать, чем вы раньше занимались в жизни. Я как раз подумал, что в прошлом вы боевой офицер, — извиняющимся тоном отвечал Гедройц, радуясь в душе тому, что такая удача, что кровно заинтересованным человеком оказался этот непонятный на первый взгляд директор.

А тот сразу перешёл к делу:

— Вас, Андрей, должно быть, главным образом, письма солдатские интересуют. Для вашей книги это, я так понимаю, очень даже полезное подспорье. Письма, дневники, русские, немецкие. Такие трагедии жизненные, понимаешь ли… У нас тут коллекция немалая. Мы можем копии для вас сделать. — Гедройц подумал, почему это директор постоянно говорит о себе во множественном числе?

— Спасибо большое, Владимир Ильич, всё это и вправду очень любопытно, но прежде мне нужно поговорить с вами о довольно загадочных вещах, связанных с битвой. Я немного вник в кое-какие детали, и у меня появились занимательные предположения и догадки. Есть и сомнения, и кто, как не вы, поможет мне разобраться во всём. — Гедройц сказал это тихим голосом, хотя рядом никого не было.

— Что ж, буду рад помочь вам, Андрей, — несколько нервически произнёс директор. — Если вы сейчас свободны, мы можем спокойно побеседовать.

Старик выглядел не слишком заинтересованным, однако Гедройцу показалось, что он как-то устало заволновался. Спрашивается, почему? Гедройц не начальство ему, не ревизия, повода для волнения не было.

Они прошли в кабинет директора музея, где Гедройц честно и с воодушевлением рассказал о том, что знал сам. По мере того как Андрей сыпал фактами и гипотезами, директор всё более мрачнел и всё более тяжело вздыхал. И, когда Гедройц закончил свой интригующий, как ему казалось, рассказ, Владимир Ильич стал отвечать медленно, совсем без восторга и удивления:

— Всё это очень интересно, Андрей. Поймите меня правильно, я очень рад вашему энтузиазму. Но вы, к сожалению, не вполне знакомы с некоторыми здешними реалиями. Вы не первый, кому приходит в голову предположить что-то из ряда вон выходящее относительно наших сталинградских событий. Но дело, понимаешь ли, в том, что всякий раз, когда кто-то начинает всерьёз приближаться к истинной картине того, что произошло здесь полвека назад, с ним неизбежно начинают случаться разные несчастья. Вы уж простите меня, по-простому вам скажу: ехали бы вы в самом деле обратно в Москву. Мы вам всеми нашими материалами поможем, не сомневайтесь. Пишите спокойно свою книгу, только сами в эти дела не лезьте.

Гедройц был потрясён таким неожиданно безрадостным ответом на своё восторженное повествование:

— Владимир Ильич, да неужели вы не видите, насколько всё это интересно и серьёзно! Как же я могу теперь уехать? Я намеренно сюда приехал, чтобы всё как следует разузнать. Я уверен, что всё со мной будет в полном порядке. Совершенно напрасно волнуетесь за меня…

Владимир Ильич грустно посмотрел на Гедройца:

— Андрей, дорогой вы мой. Я же не придумываю ничего. Всего неделю назад пропал в Волгограде один, понимаешь ли, известный историк из Германии. А до этого он два месяца работал с нашими фондами и всё время радовался каким-то новым находкам. Можете расспросить об этом сотрудников музея, если хотите. Они с ним больше общались. Ей-богу, Андрей, совсем не хочу я вас пугать, но не имею права скрывать от вас своей обеспокоенности. И она основана, заметьте, не на вымысле каком-нибудь, а на реальных наблюдениях, на фактах.

Гедройц никак не хотел понять Владимира Ильича:

— Мне всё же думается, что вы несколько мистифицируете происходящее. То, чем я увлёкся, дела давно прошедшие, исторические, безобидные. Я же не коммерцией приехал сюда заниматься, не политикой, а научным исследованием. Так что, я думаю, нет здесь для меня никакой опасности. А то, о чём говорите вы, просто цепь случайностей. Да и уверен я, что немец ваш найдётся.