Кто дерзнет сказать, что солнце лживо - Страница 39

Курасао не только самый дешевый торговый центр для туристов, некий "американский Сингапур". На этом острове впервые в мире родился лозунг: "Патриа э муэрте" - "Родина или смерть". (Впрочем, самым первым лозунгом здесь было "Либерта э муэрте" - "Свобода или смерть", - но это ведь одно и то же.) В августе 1795 года, видимо не без влияния идей Французской революции, на плантациях ван Утрехта взбунтовались рабы. Утрехт начал бить рабов плетьми, но рабы бросились на него с кулаками и победили. Утрехт убежал в город. Рабы шли огромной черной лавиной - дети африканских негров. Горели аккуратные голландские домики, в городе началась паника.

Прадо в свое время писал о перуанцах, что "рабы ни во что не верят, ни на что не надеются, спят, как сурки, но можно разбудить в них тигра".

Жестокость колонизаторов разбудила в рабах тигров. Один из вождей рабов Курасао Бастиан Карпату отличался особенной храбростью. Ему была уготована участь Христа: победившие колонизаторы распяли его на кресте.

- Следуйте за мной и не оборачивайтесь. Если спросят, куда идете, отвечайте, что заблудились.

С этого началась моя встреча с местными "Черными братьями". Разговор был долгим и сложным. Трое моих собеседников - яростные поклонники негритюда: политической доктрины, рожденной негритянской мелкобуржуазной интеллигенцией как протест против белого расизма. В подоплеке негритюда - иррационализм и мистицизм: "негр - это эмоция", а белый - "жестокая машина, порождение черствой тяги ко всеобщему технократизму", "негр полон ритма, эмоции, воображения, в то время как белый - прагматик во всем и вся".

- Мы никогда не будем едины, потому что наша идеологическая субстанция противоположна вашей, - утверждали мои собеседники.

- Доказательства?

- Это недоказуемо. Мы - ваш негатив, мы - тени белых. А черное никогда не станет белым. Вы просиживаете дни и ночи в лабораториях, стараясь проникнуть в тайны мироздания и подчинить их себе, вы упиваетесь чудовищным ритмом промышленных комплексов, а мы, наоборот, уходим в природу; мы считаем, что промышленность противна духу черного человека...

- Значит, совместная работа свободного черного и свободного белого невозможна?

- Практически - нет. Мы несоединимы, и будущее не в классовых битвах, а в столкновениях черной и белой рас.

(Как это ни парадоксально, негритюд многое взял у европейских реакционных философов, выступавших против капитализма лишь с индивидуалистических позиций. Бергсон и Новалис - предтечи негритюда. Они - антиподы Маркса и Энгельса; метафизика - их бог.)

- Мы не можем быть марксистами, - сказал один из собеседников, в белой майке и джинсах, картинно красивый и открыто гордящийся своей красотой, - ибо Маркс интересовался лишь обществом, а нас интересует только человек, и причем не всякий человек, а лишь черный.

Национализм приобретает порой поразительные черты - он делается слепым и неумным. Но всегда любая проповедь исключительности рано или поздно оборачивается против доктрины, которая решается на такого рода проповедь.

- Как вы относитесь к Анджеле Девис? - спросил я, вылезая из машины. - Она ведь выступает за общность товарищей по классу, и ей неважно, какого ты цвета...

- Что ж вы от нее хотите?! Она коммунистка, а не негритянка. Опыт ее борьбы мы используем в своих целях, однако стратегически нам с ней не по пути.

Беседовал с Зигфридом Ригандом, одним из лидеров оппозиции (здесь есть свой парламент; Курасао уже не колония Голландии, а член "Содружества"). Он руководит департаментом культуры и образования. Его кабинет заставлен скульптурами и музыкальными инструментами. Большой, сильный мулат, он осторожно притрагивается к "маримуле" и "бенто" - странным, вроде лука, музыкальным инструментам. Он много рассказывал о литературе и живописи своего народа.

Если архитектура - это "онемевшая музыка", то литература на латиноамериканском континенте - это политика, воплощенная в чувство. Я долго сидел с Зигфридом Ригандом в здании генерал-губернаторства, и мы говорили о литературе Нидерландских Антил.

Поэзия Курасао трагична. Лучшие ее образцы созданы поэтами, пишущими на разных языках, - английском, испанском, голландском и папьяменто (папьяменто сконструирован из испанского, голландского и английского языков).

Негр Франк Мартинс выпустил сборник стихов "Голоса из Африки" (здесь и далее - перевод мой и моей дочери, Дуни Семеновой).

Я нуждаюсь в сущем "пустяке",

В ерундовой "безделице"

Пусть мне дадут право на жизнь!

Но пока этот "сущий пустяк"

Идет ко мне с далеких горизонтов,

Меня каждый день сотрясает мука.

Меня раскачивает, как небоскреб во время урагана,

Я готов стать пальмой,

Сгнившей пальмой,

Опрокинутой в болото бурей!

Я готов на что угодно,

Только б

Получить "пустяк"

Тот мир, который был потерян моими предками...

Наверное, я никогда не увижу этот мир,

Похищенный у моих предков,

Потому что я избрал удел проводника,

Который должен указать

Дорогу к "сущему пустяку":

К праву на жизнь!

Колониальную поэзию надо уметь читать. Франк Мартинс пишет об общности негров Курасао со своими африканскими братьями. Он борется за "сущий пустяк право на жизнь", которая достижима лишь в объединении всех угнетенных. В его поэзии - гнев и сатира. Он знает - колонизаторы столетиями вбивали в головы местного населения, что лишь белые миссионеры несли добро, выкорчевывая "зло", заложенное в каждом "туземце" с рождения:

О, да! Я соткан из зла!

А мой Создатель - символ гадости...

Вчера я вышел на улицу и закричал:

"Где же ты, мой Создатель! Откликнись!"

Я ругал Создателя словами, тяжелыми, как булыжники

И они вернулись ко мне, мои слова,

Они вернулись ураганом.

Они ломали деревья,

Сотрясали дома,

Кружили облака в высоком небе,

И били меня, били, били...

О, да! Конечно же мой Создатель из породы злодеев.

В этом его "Спиричуэл" - ответ местным буржуа, которые всячески стараются забыть свое негритянское ; изначалие, которые стыдятся цвета своей кожи, стараясь раствориться среди белых колонизаторов...

Интересно творчество Пьера Лауфера. Вот одно из его стихотворений:

Монолог слуги

Я никогда не жил,

Но тем не менее - умираю.

Не правда ли, занятно: умирать, не зная, что такое жизнь?

А впрочем, кто я?

Скотина, Животное, лишенное души.

А ведь живут лишь те, кому дана душа,

Не так ли?

Как вам нравятся раны на моей спине?

Вам нравится видеть меня истекающим кровью,

Черной и дымной, тяжелой, негритянской кровью?

О, это было так смешно, когда вы били меня плетью,

И таскали лицом по красной земле,

И лишали еды.

Но я победил, мой господин, все равно я победил,

Потому что сейчас я умираю.

Простите меня, бога ради, простите меня

Ведь я лишил вас удовольствия...

Наверное, это высокое удовольствие - бить?

А?

Поэзия лишь тогда страшна, когда в ней заключена тайна, а символы не есть продукт самолюбования или, что еще хуже, досужего времяпрепровождения. Символы должны быть понятны тем, кто позволяет себе "дорогое удовольствие" - думать.

Что может быть лучше, чем мечта?

Нет, нет, обыкновенная мечта "ни о чем"...

Такая мечта не опасна, она эфирна и возвышенна...

Разве может быть что-нибудь приятнее,

Чем воспитанная и доброжелательная забывчивость?

Как неприятно думать о мире,

Полном горя и злобы,

О голодных детях

И матерях на плантациях, под солнцем...

Нет, нет, лучше лежать на белом длинном пляже,

И мечтать о прекрасном,

И не думать о гадостях мира...

Слышишь? Петух прокричал третий раз...

Предают ведь не только апостолы...

Интересна поэзия девятнадцатого века. Наиболее серьезный поэт той эпохи Иозеф Сикман Кореей, - в его творчестве предтеча сегодняшних "настроений" местной литературы: