Кто дерзнет сказать, что солнце лживо - Страница 33

Завод принадлежал американской компании "Серра де Пассио". В сороковых годах, под давлением общественного мнения, правительство обязало американские компании установить очистители с тем, чтобы спасти богатейшие пастбища от гибели. Владельцы компании согласились, но потребовали, чтобы им продали или сдали в аренду 360 тысяч гектаров земли вокруг "Трубы". Им сдали в аренду эти земли, был. установлен очиститель, и чуть ли не на полумиллионе гектаров огороженных колючей проволокой земель ковбои, вывезенные из Штатов, начали разводить своих овец. Перуанцев за колючую проволоку не пускали. Крестьяне стали пухнуть от голода - падеж скота был повсеместным, ибо американцы забрали самые лучшие земли. Крестьяне вместе с рабочими организовали забастовку. Полиция расстреляла демонстрантов. "Труба" стала символом национального позора: по указке североамериканских монополий полиция Перу стреляла в своих собратьев... И лишь правительство Веласко Альварадо передало все эти земли крестьянским кооперативам.

Сегодня вечером президент АНЕА - Союза писателей и актеров Перу профессор Эрреро Грей и генеральный секретарь Роса Зрнандо пригласили ведущих поэтов, писателей и журналистов Лимы на улицу Пуно, в дом 421, в новое, недавно выкупленное у хозяина помещение АНЕА. Сначала была моя лекция о Советском Союзе, прежде всего о литературе и кинематографе, а потом вечер "вопросов и ответов".

Здесь я познакомился со многими интересными людьми.

Профессор Августе Тоыас Варгас, писатель-аргентинец, постоянно живет в Лиме. Как и большинство перуанцев, он ироничен и предельно точен в формулировках.

- Доколумбовый период, - говорит он, - оказал гигантское влияние на все развитие перуанской литературы. Мифы, сказки, фольклор, эпос, "История братьев Айяр" стали украшением нашей литературы. Поэзия инков поразительна, ибо она сложена не столько из букв, сколько из цифр, а цифры однозначны, воинственны и направленны; они подчас сильнее литеры. И неверно, в корне неверно, когда считают, что культура инков космополитична и занесена извне, - она есть дух и символ перуанской нации.

...Я заметил, что перуанские писатели в большей мере, чем чилийские, обращаются в своих дискуссиях к прошлому. Видимо, пробудившееся в полной мере национальное самосознание возвращается к истокам национальной культуры и помогает писателям в их борьбе за престиж народа. В свое время с Севера в Латинскую Америку пришла хитрая тенденция - снивелировать все самобытное во имя создания "великой культуры единой Америки". При этом автоматически подразумевалось, что культура станет "англоязычной". Не вышло. Культура Латинской Америки, такая многообразная, все больше и больше обращается к народным истокам. Здесь, однако, не исключена опасность "интеллектуального национализма". А ведь национализм, утвердившись в качестве главенствующей силы общественного развития, прежде всего требует "закрыть границы", это означает разрыв с более развитыми литературами, ведет к расколу культуры, к изоляции лучшего лишь потому, что оно - иностранное. Слава богу, перуанские литераторы понимают эту опасность; их тяга к общению с коллегами из Советского Союза, Польши, ГДР, Болгарии, Франции, Италии, Кубы - очевидна.

Еще одна опасность, уже иного рода: как правило, утверждение национального сопровождается показом трагической жизни крестьян, описанием издевательства латифундистов над несчастными. Литература Латинской Америки пока еще очень мало внимания уделяет городу, который в конечном счете будет определять и уже определяет пути развития всего общества.

Думать, что деревня решит все национальные проблемы, не столько недальновидно, сколько опасно, учитывал тенденции развития в век сверхскоростей.

...Каталина Ракаварен - известнейшая и старейшая поэтесса Перу. Громадноглазая, смуглая, черноволосая, похожая на Анну Ахматову, с длинной сигаретой, постоянно сжатой в тонких пальцах, украшенных перстнями древних индейцев, с красным платочком на шее ("это в честь красного писателя"), она задумчиво говорит:

- Смерть рождает жизнь. Цикл - лишь отражение того, что было, и предтеча того, что будет. Честность поэта - в его беспрекословном принятии на себя задач борьбы народа. Я написала поэму о Боливаре, который выходит из моря, как тень, и уходит в землю, чтобы появиться вновь в обличье Че Гевары. Я верю раньше тоже были солнца; они исчезали, но загорались новые. Мы все рождены культурой "тиу анаку". Эта культура была предтечей величия инков. Ее оставил миру народ аймара. Мы все подданные этой культуры. Но я не смогла бы писать, не испытай я на себе влияния реалистов, борцов за национальную свободу Мануэля Гонсалеса Прадо и Пабло Неруды.

...Рахель Ходоровски днем работает в магазине; вечерами и ночью пишет стихи. Она родилась в поселке, где жили медеплавильщики. Только в семь лет она впервые увидела растущее дерево. (Я сразу же вспомнил Рабиновича, его фильм "Труба".)

- Когда я увидела дерево - а я увидела его издали: мы ехали в автобусе, я решила, что это какой-то важный сеньор с тонкими руками. Окно в автобусе было открыто, и я помахала этому "сеньору" рукой. Первое дерево - главный водораздел в моей жизни. До этого я жила в другом мире. Я не раз видела, как у нас на руднике вместе с серо-синей медной породой в вагонетки загружали руки и ноги погибших шахтеров. Отец говорил: "Не смей смотреть!" А я смотрела. Это было в Икике. Я помню забастовку. Полиция тогда не разговаривала с рабочими, полиция стреляла.

Писать я начала еще в школе. Учителя выбрасывали мои стихи, меня заставляли зубрить "историю счастья моей родины". А я видела несчастья моей замечательной родины. Я возненавидела педагогов - как можно любить лгунов? Моей истинной учительницей стала Габриэла Мистраль, потом Де Роко и Неруда. Это было в Чили. В нашу школу по понедельникам приходили писатели. Они читали лекции - без всякой программы; они говорили о литературе, слушали наши стихи, рассказы. Это были праздники, особенно когда приходил Пабло Неруда. Я написала тринадцать книг; они изданы в Перу, Мексике, Чили и Венесуэле.

Каталина Ракаварен, внимательно слушавшая голубоглазую, пепельноволосую Рахель, закурила новую сигарету.

- Тебе хорошо, ты училась в школе. Я же была отдана в монастырь. - Голос у нее низкий, чуть не бас. - Я писала религиозно-мистические стихи. А сейчас я перечитываю их, и мне страшно. Но я понимаю - я была тогда больна: я лежала при смерти около двух месяцев. Однажды, проснувшись, я увидела, как в мое окно вваливается громадное, новое солнце. Я сказала тогда: "Здравствуй, солнце. Не зря тебя чествовали инки!" Я заставила себя подняться с постели, но тут же упала. Но все равно я почувствовала себя здоровой, а назавтра ушла из монастыря - жить и работать для солнца!

Среди своих учителей она выделяет Хуана де Ибаруру и Альфонсию Сторни.

- Она покончила с собой, когда узнала, что дни ее сочтены, - рак, вспоминает Каталина. - Тогда мне было двадцать пять лет. Это было первое мое крушение - гибель любимого учителя. Именно Сторни заставила меня писать. Поэта, если он не гений, надо понукать, как осла, иначе он умрет; он будет говорить о чем угодно, но не станет писать. Первое мое опубликованное стихотворение посвящено богу Инте. А потом я отдала себя политике, вступив в ряды АПРА. Что бы сейчас ни говорили об АПРА, в мое время эта организация играла положительную роль. Сейчас я вышла из АПРА - они переродились, они предают интересы народа... Я писала стихи протеста. Мои стихи запрещали. Я продолжала писать, печаталась в других странах. Недавно я написала балладу о партизанах Биафры, стихи о войне во Вьетнаме. Сейчас пишу поэму о том, как астронавты летят на Луну. Я восторгаюсь их мужеством, но я очень прошу их помнить, что в это же время тысячи несчастных умирают на земле от голода.

Каталина вдруг грустно улыбнулась.

- По мотивам очевидным, - она тронула пальцами морщинистое, носящее следы некогда редкостной красоты лицо, - я пишу не о любви, я пишу о любви к людям. Я горда за Рахель - она чувствует человеческую боль, как настоящая индианка, хотя и рождена русской. (Родители Ходоровски в конце прошлого века переселились в Латинскую Америку с Украины.)