Крымская война. Книга 3. Русская война. 1854 - Страница 8

– Обратный отсчет. Десять… Девять… – я убедился, что давление всех действующих на дирижабль сил стабилизировалось.

На счет «один» мичман Осипов подал сигнал через закрепленный на дне гондолы фонарь со шторкой, и техники одновременно отвязали удерживающие нас канаты. Матросы бросились затягивать их наверх, а я медленно увеличил ход правого двигателя, чтобы развернуть дирижабль прямо навстречу ветру. В итоге взлет прошел по короткой дуге – на удивление плавно.

Мы могли бы подняться очень высоко, гораздо выше, чем летали на «Ласточках», но сейчас это лишнее. Выше полутора километров начнутся проблемы с давлением, выше трех станет не хватать кислорода, а еще… Мне не хотелось, чтобы враг знал наверняка, что мы сможем летать дальше, чем он может стрелять. Так что тысяча метров, даже чуть меньше – идеальная высота.

Скосив взгляд на высотомер, я отдал команду, и матросы встали за ручную помпу. Пришло время надувать один из двух пустых баллонов, что мы специально оставили между заполненными. Или, как бы через 29 лет эту штуку назвал Жан Батист Мюснье, баллонет. Ведь как работает водород, почему он легче воздуха и тянет нас вверх? Потому что он менее плотный – мы померили, выходило всего около 70 граммов на кубический метр. А сейчас, загоняя в общий купол дирижабля дополнительный воздух, мы фактически его плотность повышаем.

Как же просто, если понимаешь, как именно работает все вокруг. А то, что руками при этом приходится шевелить – не страшно. Леер предлагал поставить для баллонетов насос Вортингтона, который изобрели – считай, под нас – всего пятнадцать лет назад. Но уж больно тот оказался громоздким, да и не хотелось мне грузить на дирижабль отдельную паровую машину только для того, чтобы гонять воздух. Вот полетаем, посмотрим, что к чему, а там и запитаем помпу сразу от уже установленных двигателей.

– Хватит, – я остановил матросов, когда высотомер замер на девятистах метрах.

Один из моряков тут же воспользовался свободными мгновениями и, глянув вниз через обзорное окно, не сумел сдержать восхищенного вздоха. С этой высоты весь город и все окрестности были как игрушечные. Сердце на мгновение сжалось, словно задумавшись, а не испугаться ли, но уже скоро продолжило свой привычный бег.

– Скорость? – спросил я у Нахимова, замершего у дальномеров.

Вчера адмирал всю ночь слушал краткий курс по использованию всех установленных на «Севастополь» приборов и сейчас был готов. Выставив дальномер, он определил расстояние до выбранной точки – один раз, потом еще. Пауза между ними строго выверялась по точнейшим из найденных нами часов. Ну, а дальше, зная высоту, вычислить, сколько именно мы пролетели за конкретный промежуток времени, было совсем не сложно.

– Пять и девять узлов, – Нахимову потребовалось около десяти секунд, чтобы решить задачку.

Одиннадцать километров в час – я перевел названную им скорость в привычные мне величины. Против ветра – очень даже неплохо. Нас потряхивало, но «Севастополь» уверенно полз куда-то в сторону Константинополя, стоящего на другой стороне Черного моря. Я опять увеличил обороты правого двигателя, а потом, когда мы встали на курс вдоль берега, приоткрыл до второго деления и левый.

Одна из схем управления полетом, что мы смогли придумать и воплотить в железе. Михаил Михайлович следит за давлением в котлах, и я, принимая допущение, что оно условно одинаковое, регулирую заслонки на пути пара.

– Боковой ветер, тринадцать с половиной узлов, – Нахимов пересчитал нашу скорость после поворота.

Конечно, не лучший способ использования целого адмирала, но он же сам вызвался… Так я себе говорил каждый раз, когда подсознательно пытался обращаться к Павлу Степановичу помягче или не слишком его нагружать. Ничего, вот потом сделаем отдельный спидометр, и можно будет вернуть Нахимова на море. Мои инженеры уверяли, что соберут такой прибор на основе барометра – будем мерить давление внутри и снаружи корпуса, а на основе разницы показывать скорость. Вроде бы звучит разумно, и как доведем до ума герметизацию обшивки, обязательно все это испытаем. А пока…

– Павел Степанович, скорость! – я выставил оба рычага паровых двигателей на максимум, стук поршней в цилиндрах стал как будто громче, дирижабль начало покачивать… Но мы летели.

– Двадцать узлов! – снова посчитал Нахимов и на этот раз не удержался. – Григорий Дмитриевич, это невероятно! Когда мы летали над бухтой в день бомбардировки, я думал, что ничего удивительнее в моей жизни уже не будет. И вот… Двадцать узлов на воздушном корабле, который впервые, можно сказать, вышел в море. А что будет дальше?

Я прекрасно понимал адмирала. Быстрейшие корабли, к которым он привык, выдавали в идеальных обстоятельствах 12 узлов, а тут почти в два раза больше.

– Что будет дальше? – я улыбнулся. – Дальше мы еще по ветру полетим. Он, получается, около пятнадцати узлов. То есть должны будем выдать все двадцать пять, а то и до тридцати разгонимся!

Впрочем, с этими мечтами пришлось повременить. По небу до Балаклавы было гораздо быстрее, чем по земле. Двадцать минут, если я правильно посчитал расстояние и скорость. Но уже сейчас можно было разглядеть, что стало со стоянкой союзников после вчерашнего шторма. Занятая ими бухта, длинная и извилистая, неплохо защищала от штормов, и стоящие в ней корабли пострадали не сильно. Вот только поместились туда далеко не все. Возможно, после нашего налета, возможно, чтобы удобнее разгружать суда, большая их часть оказалась на внешнем рейде[4].

– Они пытались набиться в бухту, но помешали друг другу, – Нахимов понял, что именно тут произошло.

Я бросил взгляд на сбившиеся в кучу корабли, а потом невольно перевел его на огромные семидесятиметровые скалы вокруг бухты. То, что могло защитить наших врагов, в итоге стало их гибелью. В прибрежной пене крутились тела и остатки кораблей, что попытались уйти в море, но не справились с мощью стихии.

– Их просто раздавило, – выдохнул Димка Осипов. – Сколько же людей вчера погибло?

– Тысячи, – кивнул я. – И погибнет еще больше…

Я снова посмотрел на палатки и окружающий их тонкий слой снега. Раньше его почти не было, а тут словно сама природа решила показать, что время полумер закончилось… Так, может, и мне стоит забыть про всякие красивые жесты и предложить воспользоваться моментом? Мы ведь сейчас можем не просто сохранить свои линейные корабли, но и нанести удар по врагу. Все ведь знают, что они рано или поздно нарушат перемирие, так чего ждать?

– Павел Степанович, а может?.. – я посмотрел на Нахимова. Не сказал ничего, но тот прекрасно меня понял.

– Не все так просто, – ответил адмирал, а потом принялся указывать на детали, на которые я сам не обратил внимание. – Смотрите, кажется, что враг действовал в панике, но это не так. Самое глубокое место бухты – в горловине, двадцать саженей. Если бы там затонул хотя бы фрегат, то мы бы увидели его мачты. Но их нет. Значит, все самые ценные корабли англичане с французами успели отвести, и максимум, что они потеряли, так это те самые мачты и, возможно, часть обшивки. Некрасиво, и будет нужно время, чтобы вернуть все, как было, но и нашему флоту потребовались минимум сутки, чтобы собраться.

– То есть враг потерял десятки судов, но не стал слабее? – понял я.

– Не стал, – кивнул Нахимов. – Вот со снабжением им теперь придется помучиться, но нагнать торговую мелочь со Средиземного моря несложно. Там тысячи кораблей, которые в любой момент могут быть направлены сюда. По своей воле или после того, как их реквизируют – уже не важно.

На мой взгляд, важно. Все-таки если наши враги дойдут до конфискации, то это сильно подорвет их поддержку дома, но суть я понял.

– Значит, все же придется снова топить корабли? – спросил я.

– А вот тут – нет, – возразил Нахимов. – Если в защите враг не сдастся, то вот в нападение после такой оплеухи он соберется еще не скоро. Представьте, что такой шторм зацепил бы их у Севастополя – вот тогда бы мы ни одному кораблю не дали спастись! Так что на зиму все морские операции можно считать завершенными. По крайней мере, если кто-то, мы или они, не подставится уж слишком сильно.