Крылья в ночи. Пламень Ашшурбанипала - Страница 7

Со стороны гор забрезжил слабый, бледный рассвет и озарил то, что некогда было деревней Богонда. Хижины уцелели все, кроме одной, превратившейся в груду тлеющих углей; но крыши большинства из них были сорваны. Улицы завалены трупами. Опершись на окровавленный топор, Соломон Кан смотрел на это торжество смерти замутненными безумием глазами. Хотя его грудь, лицо и руки покрывала еще кровь из многочисленных ран, он не чувствовал боли.

Народ Богонды погиб не безропотно. Среди тел негров валялось семнадцать трупов гарпий. Шестерых уложил Кан, остальных — негры. Но из четырехсот жителей Богонды ни один не дожил до утра, а насытившиеся гарпии улетели в свои пещеры.

Медленно, механически переступая, Кан отправился искать свое оружие. Нашел кинжал, пистолеты, шпагу и трость ю-ю, вышел из деревни и направился в сторону хижины Гору. Замер, пораженный увиденным. Теша свой кровожадный юмор, гарпии позабавились — на белого взирала висевшая над входом голова старого жреца. Щеки его запали, губы искривились в бессмысленной гримасе ужаса, глаза смотрели взглядом обиженного ребенка. Они показались Кану средоточием изумления и тоски.

Кан посмотрел на бывшую Богонду, потом на мертвое лицо Гору и поднял к небу стиснутые кулаки — Глаза его горели, пена выступала на губах — Кан проклинал небо и землю, все высшие и низшие сферы. Проклинал холодные звезды, жаркое солнце, насмешливую луну и шум ветра, все судьбы и предначертания, все, что любил и ненавидел, умолкшие города, залитые водами океанов, минувшие века и прошедшие эпохи. Этот сумасшедший взрыв проклятий он обратил к богам и демонам, для которых человечество служит лишь забавой, к человеку, что живет слепцом и сам подставляет свою шею под стальные копыта своих божков.

И замолчал. Откуда-то снизу донесся львиный рык. Глаза Кана хитро блеснули. Он долго стоял, не шелохнувшись, и угнездившееся в его мозгу безумие подарило ему отличный план. Он отрекся про себя от только что произнесенных проклятий. Пусть боги с бронзовыми копытами и сделали человека предметом своих забав и развлечений, но они подарили ему хитроумия и жестокости больше, чем любому другому живому существу.

— Ты останешься здесь, — сказал голове Гору Соломон Кан. — Тебя высушит солнце, сморщит холодная ночная роса. Я не допущу к тебе хищных птиц, и твои маза увидят смерть твоих врагов. Да, я оказался не в силах спасти народ Богонды. Но, клянусь богом моего народа, отомстить за вас смогу. Человек-забава и жертва титанических Тварей и Темноты, распростерших над ним свои громадные крылья. Но и посланцев зла может постигнуть неудача — и ты, Гору, своими глазами в этом убедишься.

В течение следующих дней Кан трудился, не покладая рук, вставал с первым лучом солнца и долго работал после заката, при бледном лунном свете, наконец падал от усталости и засыпал. Случалось, ранил себя по неосторожности, но не лечил раны, они заживали сами. Он спускался в низины и рубил там бамбук, таскал наверх огромные охапки длинных толстых стеблей. Валил деревья, срезал гибкие лианы, служившие ему вместо веревок. Всем этим он укреплял стены и буковые стебли, связывал их лианами. Покрывал крышу длинными бревнами, их связывал тоже. Лишь слон, и то с превеликим трудом, смог бы разрушить эту постройку.

На плоскогорье появилось множество львов, и стада небольших свиней быстро поредели. Тех, что спаслись от хищников, убивал Кан и бросал шакалам. Он был в глубине души человеком мягким, и резня эта ему претила, хоть он и сознавал, что животные все равно стали бы добычей хищников. Но что бы он ни чувствовал, без этой бойни не обойтись, она была неотъемлемой частью его плана — и он приказал сердцу стать тверже стали.

Дни складывались в недели. Кан работал день и ночь, в редкие минуты передышки беседуя со сморщенной, мумифицировавшейся головой Гору. Удивительно, но глаза старого жреца ничуть не изменились — и при солнечном свете, и при лунном сиянии они все время смотрели на англичанина, как живые. Когда память о сумасшествии отодвинулась далеко в прошлое, возвращаясь лишь в ночных кошмарах, Кан часто думал, померещилось ему тогда, или мертвые губы Гору в самом деле шевелились, вели разговоры о необычайных и таинственных вещах.

Он видел акаана — они кружили высоко в небе, не спускаясь даже тогда, когда он с пистолетами под рукой укладывался спать в большой хижине. Монстры опасались его умения посылать смерть с огнем и громом. Сначала, заметил Кан, они летали неспешно и вяло, отяжелевшие от мяса, пожранного той страшной ночью, унесенного в пещеры. Но дни шли за днями, и они худели, все дальше улетали в поисках пищи Кан, глядя на них, разражался громким шальным смехом. Раньше ему не удалось бы осуществить свой план. По теперь не было людей, которых гарпии могли бы сожрать. И свиней больше не было. На всем плоскогорье не осталось ни одного живого существа, способного стать пищей вампиров. Почему они даже не пробовали летать к восточным отрогам гор, англичанин не пытался доискаться. Может, там были такие же густые джунгли, как на западе. Кан видел, как акаана пытались охотиться в саванне на антилоп, но львы брали с них дорогую плату за такую смелость. У акаана не было сил драться со львами, их хватало липа, на свиней, оленей и людей.

Наконец они стали подлетать все ближе, и Кан часто видел в темноте их сверкающие жадные глаза. И понял, что пришел его час. Огромные буйволы, достаточно сильные и злые, чтобы не опасаться вампиров, забредали на плоскогорье, чтобы разорять заброшенные поля. Кану удалось отбить одного от стада и криком, камнями погнать в сторону хижины Гору. Предприятие это оказалось нелегким и опасным. Несколько раз англичанин едва ускользнул от атак разъяренного животного, но наконец ему удалось застрелить быка у самой двери хижины.

Дул сильный западный ветер. Кан расплескал в воздухе несколько пригоршней свежей крови, чтобы гарпии почуяли ее запах у себя в горах. Освежевал буйвола и часть мяса унес в хижину, туда же утащил кости, а сам спрятался в зарослях поблизости и стал ждать.

Ждал он недолго. В утренней тишине раздался шум крыльев, и вскоре мерзкая туча опустилась у хижины. Наверняка прилетели все до единой бестии — или крылатые люди — Кан с неостывшим удивлением разглядывал этих удивительных существ, так похожих на человека, так непохожих, демонов библейских легенд. Окутанные огромными крыльями, как плащами, они прохаживались и о чем-то толковали меж собой пронзительными, скрипучими голосами, в которых не было ничего человеческого. Нет, это не люди, заключил Кан. Они — некая овеществленная чудовищная шутка Природы, причуда юного мира, в котором все создания были лишь опытами. А может, они — продукт ужасного, грешного брака людей со зверями или выродившаяся ветвь развесистого древа эволюции — Кан давно уже подозревал, что правы философы древности, утверждавшие, что человек — лишь высшая форма животного. И коли Природа создала в древности множество удивительных животных, почему она не могла заняться опытами с монструальными формами рода людского? Наверняка человек, подобный Кану, был не первым хозяином земли, быть может, и не последним.

Гарпии колебались, их останавливало врожденное недоверие к строениям Несколько монстров взмыли в воздух и попытались развалить крышу, но Кан строил на совесть. Они вновь приземлились, и наконец один, возбужденный манящим запахом крови и видом свежего мяса, вошел внутрь. В тот же миг, словно по сигналу, за ним ринулись остальные. Когда последний вампир скрылся в хижине, Кан протянул руку и дернул длинную лиану. Дверь, выдержавшая бы натиск разъяренного буйвола, с грохотом захлопнулась, засов вошел в гнездо.

Кан покинул свое укрытие и посмотрел на небо. В хижину набилось сотни полторы гарпий, и в воздухе не видно ни одной. Он понял, что поймал в ловушку все стадо. Усмехнулся, вытащил кремень и кресало, высек искру на вороха сухой соломы, которыми были обложены стены. Изнутри донесся беспокойный гомон — твари сообразили, что попались. Вверх потянулась узкая струйка дыма, сверкнуло багровое пламя, и все занялось огнем. Сухие бамбуковые стволы горели, как порох.