Крутая парочка - Страница 12

— После этого вы виделись с братом?

— Пару раз. Энди приезжал на подледный лов. Я уступил ему один из моих домишек, мы с ним выпивали. Думаю, он хотел, чтобы мы снова стали братьями, но что у нас оставалось общего, кроме старика? Ничего. — Фэллон выпустил дым из ноздрей. — А как Майк воспринял смерть Энди? Это он прислал вас сюда? Ну, конечно: не мог же он сам мне позвонить и сообщить, что его любимый сын оказался не таким уж идеальным! В этом весь Майк. Никогда не признает, что был не прав.

Взяв бутылку за горлышко, он поднялся и направился к магазину. Ковач последовал за ним, кутаясь в пальто. Было холодно и сыро, у него ныло сердце и щекотало в носу.

Фэллон свернул за угол сарая и остановился, глядя на маленькие рыбачьи хижины, которые он сдавал летом. Домики гнездились на берегу Миннетонки, хотя в это время года о береге говорить не приходилось. Снег покрывал и землю, и оледеневшее озеро, делая их неотличимыми друг от друга. Белая пелена простиралась до оранжевого горизонта.

— Как Энди это проделал?

— Он повесился.

Фэллон молча стоял, не обращая внимания на порывы ветра, вздымавшие клубы снега, не выражая ни удивления, ни недоверия. Возможно, он знал своего брата не так хорошо, как Том Пирс. А может быть, он уже давно желал брату смерти и потому принял это известие без особых эмоций.

— В детстве мы играли в ковбоев, — заговорил Фэллон. — Я всегда был плохим парнем, которого вешали, а Энди изображал шерифа. Забавно, как все обернулось…

Несколько минут они молчали. Ковач подумал, что сейчас, наверное, перед глазами Фэллона проплывают воспоминания. Он и сам представил себе двух мальчиков в ковбойских шляпах, скачущих верхом на швабрах. А потом эти образы сменились видением обнаженного тела Энди Фэллона, свисающего с балки.

— Не возражаете, если я глотну? — спросил Ковач, указывая на бутылку.

Фэллон протянул ее ему.

— Разве вы не на службе?

— Я всегда на службе. Другой жизни у меня нет. — Ковач взял бутылку. — Конечно, если вы собираетесь доложить об этом моему начальству, то я не стану этого делать.

Фэллон повернулся спиной к озеру.

— Да пошли они…

Когда Ковач подъехал к своему дому, его сосед возился во дворе, собирая перегоревшие рождественские лампочки. Ковач остановился на дорожке, наблюдая, как он выкручивает лампу из нимба Девы Марии и кидает ее в пакет для мусора.

— Даже если бы перегорела половина, все равно чувствуешь, как будто живешь рядом с солнцем, — сказал Ковач.

Сосед посмотрел на него с обидой и тувогой, прижимая пакет к груди. Это был низенький старичок лет семидесяти с маленькими злыми глазками. На нем была красная пилотская шапка с клапанами, свисающими, как уши спаниеля.

— Где же ваш рождественский дух? — осведомился он.

— Я утратил его, когда четвертую ночь не мог заснуть из-за ваших чертовых ламп. Не могли бы вы поставить таймер, чтобы они отключались на ночь?

— Показываете свою образованность? — фыркнул сосед.

— Если вы лунатик, то я — нет.

— Хотите, чтобы я устроил короткое замыкание? Если эти лампочки включать и постоянно выключать, весь квартал останется без света.

— Вот бы повезло! — Ковач повернулся и зашагал к дому.

Включив телевизор, он подогрел оставшиеся макароны, сел на кушетку и принялся за обед. Интересно, не сидит ли сейчас Майк Фэллон с тарелкой макарон перед своим большеэкранным телевизором, пытаясь спрятаться от горя за рутинными повседневными процедурами?

За время своей карьеры в отделе убийств Ковач не раз видел людей, погружавшихся в иллюзорный мир, когда в их жизнь вторгалось насильственное преступление. Не будучи социальным работником, он не задумывался над этим. Его делом было раскрыть одно преступление и переходить к следующему. Но сегодня Ковач об этом думал, так как Майк тоже был копом, — а может, и по другим причинам.

Покончив с макаронами, Ковач подошел к письменному столу, порылся в ящике и вытащил адресную книжку, которая не видела дневного света лет пять. Первой в ней значилась его бывшая жена. Он набрал номер, подождал и положил трубку, когда автоответчик отозвался голосом ее второго мужа.

Да и что бы он мог ей сказать? “Сегодня я видел труп, и это напомнило мне, что у меня есть ребенок”? Нет. Это напомнило ему о том, что у него никого нет.

Ковач вернулся в гостиную — к телевизору и пустому аквариуму. Должно быть, Железный Майк сейчас сидит в своем массажном кресле перед экраном, один во всем мире. У него не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний и несбывшихся надежд. И мертвого сына.

Для Ковача убежищем всегда была работа. Там он знал, что делать и чего ожидать. Без полицейского значка он не стоил бы и ломаного гроша.

Ковач любил свою работу, если только в нее не вмешивалась политика. И он был хорошим копом — без дешевого блеска в стиле Эйса Уайетта, которому непременно нужно было мелькать в газетных заголовках и выпячивать челюсть перед камерами.

— Всегда занимайся только тем, что ты умеешь делать, — пробормотал Ковач.

Выключив телевизор, он взял куртку и вышел.

Том Пирс жил в кирпичном двухквартирном доме, расположенном чересчур близко от шоссе на Лоури-Хилл. Неподалеку проживала богемная публика с достаточным количеством денег, чтобы приобретать приличные куски земли и ремонтировать старые здания. Но этот район был разбит на маленькие участки много лет назад, когда расширяли основные магистрали Хен-непина и Линдейла. Он так и остался каким-то фрагментарным — не только в физическом, но и в психологическом смысле.

Соседи Тома Пирса не устраивали рождественской иллюминации, истощая энергетические ресурсы штата. Везде ощущались вкус и умеренность: одна гирлянда здесь, другая там. Но как бы Ковач ни ненавидел собственных соседей, здешняя публика нравилась ему еще меньше. Казалось, обитателей этой улицы не связывает абсолютно ничего — даже вражда.

Ковач сидел в своей машине, которую припарковал на противоположной стороне, наблюдая за домом Пирса. Он думал о том, что едва ли Энди Фэллон оставил бы свою дверь незапертой. О том, что Том Пирс, по-видимому, знает о своем приятеле куда больше, чем говорит.

Люди лгали копам во все времена — не только преступники, но и абсолютно невинные. Матери грудных младенцев, бабушки с подсиненными волосами, мальчишки, торгующие газетами… Казалось, это запрограммировано в генетическом коде каждого.

Ковач не сомневался, что Том Пирс тоже лгал. Главное — выяснить, имеет ли его ложь отношение к смерти Энди Фэллона.

Вынув из-под пассажирского сиденья пачку сигарет, Ковач поднес ее к носу, понюхал, потом спрятал на прежнее место и вышел из машины.

Пирс открыл дверь, благоухая отличным скотчем, словно одеколоном. На нем были тренировочные штаны и хоккейная фуфайка, во рту торчала сигарета. За прошедшие несколько часов он приобрел внешность человека, давно сражающегося со смертельной болезнью — глаза были красными, лицо приобрело пепельный оттенок.

— Смотрите-ка! — Пирс вынул изо рта сигарету и усмехнулся. — Санта-Клаус! На сей раз вы захватили резиновую дубинку? Ну что ж, сегодня я уже обнаружил лучшего друга мертвым, подрался с копом и подвергся запугиваниям тупоголового детектива. Очевидно, этого мало. В таком случае, не возражаю против небольшой пытки.

— Этот день и для меня был не слишком приятным, — отозвался Ковач. — Мне пришлось сообщить человеку, которого я всегда уважал, что его сын, возможно, покончил с собой.

— И он вас выслушал?

— Кто?

— Майк Фэллон. Он слушал, когда вы рассказывали ему об Энди?

Ковач приподнял брови:

— У него не было выбора.

Пирс уставился на темную улицу, словно надеясь, что Энди Фэллон материализуется из мрака. Но реальность оказалась сильнее.

— Мне нужно выпить, — заявил он, выбросил окурок за дверь, повернулся и зашагал по холлу.

Ковач последовал за ним, оглядываясь вокруг. Хотя он ничего не смыслил в обстановке, но понимал, что дубовая мебель в стиле ретро стоит немало. Стены были увешаны претенциозными фотографиями в белых паспарту и тонких черных рамках.