Крушение антенны - Страница 6

- И это скажу, - с нежным упреком Коля. - В замке был бал, играла музыка, и ветер скоростью в четверть лошадиной силы раскачивал качели, Мара... Милая Мара... все равно ты меня не переспоришь...

Леонид Матвеич - мимоходом - остановился, усмехнулся, бросил собеседникам: - "дурашки, дело во взаимном равновесии", прошел к себе, в одинокую темную комнату. Немного погодя, постучался Стремоухов, и, подавая рукописную газету, угрюмо:

- Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что ругался.

- Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, каганец сейчас зажжем.

- Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили.

Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце газеты:

Шарада.

В шипящих первый слог найдем

За вторым с тобой пойдем

К морю. Там после отлива

Мы тогда его найдем.

Целое - слово в колонии звучное.

И подчас для нас научное.

Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб.

Глава так себе.

ГВОЗДЕМ В НЕБО.

Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего духу, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез, заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спинищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки: ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым. Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в себя, в грудь, в живот - не надорваться бы! - а ну, еще разок! - уперся натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипело острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло, - стой, не сразу, дух спустить надоть. - Так на площадках барских лестниц передых бывал, с егралью на спине.

Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осыпающийся отвес,

- который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать, верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно,

- да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надгробие безо всякой великатности - назззад его - плюх!

Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала морозом ночная поземка.

Дыханул - могильный дух выдохнул - сел на краю могилы, обряженный к последнему странствию в разлезлый лохмотный саван.

- Ээээй, ка-торые...

Снежище глянул сквозь поземку смутным белесым рылом: - тебе чего покою нет? - спросонья.

- Вы-ползай, ребятищ-щи... ребятищ-щи...

Мудрого нет, когда кругом - все свои; кресты-то пообломались, жаль, струменту не захватил, починить бы ребятам: все хозяева лежат, други, кряжи. А все некогда-некогда, глядишь - и смерть пришла, и та чуть-что не за делом застала... да не в этом толк.

- Вылезай, ребяты-ы-ы... Мужики-и-и-и...

Серой строгой смутью поглядели сверху сосны, качнулись, тряханули снегом, подвыли в лад: и-и-и-и... - поземка пошла крутить, завиваясь, плотней да плотней, белей да белей, хороводом. А в хороводе уж двигались... ходили... шли... собирались, прячась за соснами: знать, искали.

- Здеся, здеся, ребятищ-щи...

Обрадовались, подошли, затолпились кругом. Лаптев Митроха первый:

- Ку-ум! И ты тута!

А признать можно, хоть и дырья заместо глаз: бородища седая, до земли оказывает. Вместе пили, вместе гуляли. Ерофеев Микитка - пьянчуга первостатейный: тот же, только вырос, под сосны головой уперся: вместе пили, вместе гуляли. Кум Елисей, убитый под дубом пьяным Павлушкой ломом по затылку: та же бородка реденькая, а лица не видно; подходи, подходи: вместе пили, вместе гуляли.

- Ну, поздоровкаемся! Кумовьев-то, кумовьев.

Да одни ли кумовья: и братья подходят: и Семен, и Терентий.

- Брата-ан! - И сразу: - Сынам нашим зачем дозволил, сына-ам...

- Противу церьквы, противу кряста...

А поземка взвилась, зверем Арысь-поле свистнула: врыссь! Густей да густей закачались мертвецы, саваны за поземкой, поземка за саванами, погост проснулся, ожил погост, - беда, коль на Руси очнется погост! - сосны со страху затолкались верхушками... затолкаешься, коль полезут обниматься покойники, да в саванах, да в венчиках, да с белыми смертными соплями - ба-тюш-ки!

Но Сергеичев топнул кривой разбухлой ножищей:

- Аррр-га! Кррру-жи, кря-жи!

Закружились ввысь, нелепо толкаясь в соснах; застучали о деревья кости, - серо-зеленые, с черными крапинками тления: заходили по небу белые волокна, одно за другим, другое за одним, за ними всссе - ввыссссь!

- Врыссссь, Арысссь-поле!

Арысь-поле - зверюга.

Одну губу ведет по-земи, а другую - крышей расставит.

Ходит в снегах, ждет мороза, ветра, бури.

Тихонечко-тихонечко подкрадется, а там - пиши пропало.

А Сергеичев все еще на земле, чего-то ждет:

- Ат-цыыыы-ы! Сынов отняли, самиии за дело берисссь!

Вот, дождался: встала над церковным крестом белая - длинная - ненаша; недвижной воронкой завертелась, колеблясь, на месте, а вокруг нее - каруселью - бледные полы саванов, поземка за саванами, со свистом, с гиком, с ревом, со звоном, быстрей да быстрей, - сорвалась ненаша с места, старик Сергеичев за ней, подобрались под самое небо - одни клочья серой, мерзлой воды кругом, задержались-задержались, да как ухнут.

Ка-ак ухнут в поле, в луга, в овраги, в снега голубые, белесые, серые, за зверюгой, за Арысью-полем - -

а там - пиши пропало: размыкает Арысь-поле добра-молодца по полю: где оторвется нога, там станет кочерга, где рука - там грабли, где голова там куст да колода; налетят птицы, мясо поклюют, поднимутся ветры - кости размечут; и не останется от добра-молодца ни следа ни памяти.

С овражьего дна, с медвежьих глухих берлог, из-под снега, из-под сугробов, белых этих гробов, поднимается, поднимается, шевеля набухлыми белыми, до полусмерти заспанными буркалами, в повойнике из еловых снеговых нахлобученных шапок, в гробовом сарафане полинялых, серых, смутных красок, подыма-ается Арысь-поле, подыма-ается

Старая Русь.

Эх, старуха, ведь ты умерла - спала бы себе да спала сном непробудным, последним, - тебе ли гоняться в метели да в бури, в снега да в туманы за быстролетной Вилой Злочестой? Да нет

вылезла, встала, распластала руки, пошла. Губу ведет по земи, другую - крышей расставила

вот завыли сверху и снизу!!! вот завертелись саваны, саваны, саваны!!! и, скорей, туда, где гвоздилось чужое, странное, вражье.

Третья антенна давно уж качалась, скрипя, от буйных вихорных налетов, но из-за тысячи верст долетели космы циклоньих бород и грив, а за ними, за ними, за ними - -

Третий разговор в телефонной.

- Леонид Матвеич, а какая цель в жизни?

- Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе многие головы сломали.

- У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу.

- Почему ж ты думаешь по-другому?

- Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит, цель - смерть?

- Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара, что все человеческие усилия направлены к движению: сейчас век машины, а машина и есть душа человеческого движения, в противовес мировому. Поняла?

- Ну, пожалуй, поняла.

- Погоди, две тысячи двести работает. Записывай.

Высоко, хрипло, с перебоями:

рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капиталистические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях рабства... пролетариат...