Крушение антенны - Страница 4

пароходам-пароходам-пароходам за пароходами - оставленный в канале буду поочередно буксировать - и до конца канала тчк внуро Святогора на створе Кронштадтского рейда.

Хрипло-низко-слабо-часто - заговорщически:

рап-рап-рап - папа - умер - поздравляю с новорожденным папа - папа папа следи радио - остерегайся карманников - папа-папа-папа

(Это шифр в Константинополь)

Тэээээ-тэ-тэ-тэ. Тэ-тэ-тэ-тэээээ. Пииии-пи-пи-пи.

Вила Злочеста знала звуки ветра, бури, затишья, знала тихий разговор волн у подножия пика, а этих звуков понять не могла. Ну, как же держать пограничный кордон? И зеленые волосы, длинные солоноватые космы с утеса спустив, - думала, думала, - думала Вила Злочеста, закрыв бледное, длинное, ненаше лицо всеми семью пальцами правой руки. - -

Пиии-пи-пи-пи - Тэээ-тэ-тэ-тэ-тэ.

По по-ста-новле-нию Треть-его кон-гресса Треть-его Интер-нацио-нала -

Шлет при-вет ра-бо-чим все-го ми-ра - -

Высоко. Чисто. Ясно. Резко.

Как высочайшая - стальным сопрано - нота рахманиновского романса -

В этих звуках, несмотря на их ясность и чистоту, было тревожное. Вила Злочеста встала (привидение на пике, - говорили в туманные утра моряки) - и рупором длинные пальцы - все четырнадцать пальцев

- О-гэй!

Синебородый Рауль на вершинах французских Вогезов; и великан двухголовый в туманных равнинах туманного острова; и королева снегов в скандинавских фиордах (на зимней яхте из синего льда);

и Рюбецаль, весь избитый маркграфом лотарингским, считающий жалкие репы свои;

и легендарный рыбак Урашима (он вечно из моря удит луну - иногда удается);

все, все, кто держал кордон, - услышали это "Огэй" и в тревоге к ветру приникли:

- Нет, ничего. Ничего? - Ничего.

Только чистые - резкие - ясные звуки:

Тээээ-тэ-тэ-тэээ, тэ-тэээ

тэ-тэээ, тэ-тэ-тээ-тэ, тэ-тэээ-тэ

перелетали кордон и неслись к встречным антеннам, рассыпались о проволоку, входили в нее, и - в уши приемщикам:

Привет. Привет. Привет.

Рабочим. Рабочим. Рабочим.

Всего. Всего. Всего.

Мира. Мира. Мира.

Всем - всем - всем.

А утром:

из слухового окна на крыше криком - фейерверком - рыданием на весь двор:

- Кто сломал антенну? Кто смел сломать антенну?! Будь проклят тот, кто сломал антенну!! Стремоухов, Иван Петров, чорт!! Кто сломал антенну? Ты сломал антенну?!!

Понурые дворовые постройки почесали в затылках, сдвинув пушистые, нежные кроличьи шапки на слепые брови окон; утро подумало, помолчало, вгляделось в грязный дворовый снег, в конский неубранный навоз, в глухой, неуклюжий поворот лесной дороги, и вдруг - рывком, отдаваясь в низеньких стенах домиков - прыгая по крышам и разбегаясь куда-то в грустную ткань нагих деревьев - закувыркались слова:

- Да провались вы вместе с вашей антенной, на кой она мне прах, сторожить я ее вам нанялся, едреныть, что ли?! Па-ду-маешь! И-и вылупили в небо кукиш с маслом, и-и думают нивесть что! Ан-тенна! Теле-граф! Штаны бы себе раньше починили, едреныть!

Тогда из слухового окна выдвинулась всклокоченная рафаэлистая голова и визгом надрывным заколотила о пушистые, покорные крыши:

- Да ка-ак ты смеешь по-матерному ругаться, а? Ты знаешь, что за это - расчет, а? Ты пойми, - ведь, здесь - дети! Дети! Дети!

Человек в грязной серой шинели выскочил в ответ из конюшни, поднял голову вверх:

- Вот дак дети! Вот дак дети! Кажного женить пора. Детский до-ом! У Виктора усы в поларшина, девок на кажном шагу прихватывает! Детский до-ом! Ка-лония! Тьфу! - и, вглядевшись в свой плевок, спокойно: - А расчет без месткома не имеете крепостного права. Прошли эти времена.

Слуховое окно с шумом захлопнулось, потом опять открылось, и - зловеще:

- Я созову школьный совет, Стремоухов. Ты так и знай. Управа найдется. По-матерному ругаться нельзя.

- Созывай.

Человек в слуховом окне оглядел окрестности, пробормотал: - "все ж таки, кто сломал антенну", - и, толкаясь головой о балки чердака, полез вниз, в дом. А там уже

в клубах холодного пара громыхала в столовой очередь - за хлебом стучали кружки, надувался пыхтеньем громадный самовар и за обычным:

- С добр-утром!

- Не толкайся.

- Отстань.

- Не пищи.

- А ты не лезь.

- Холодно-то как.

- Добр-утро.

чей-то визгливый голосок в хвосте очереди пропел:

- А Шкраб опя-ать френч разорвал!

Но Шкраб торжественно и не обращая внимания:

- Дети! Кто сломал антенну?!! Кто смел сломать антенну?!!

не получив ответа:

- Антенна сломана и лежит на земле. Стеклянная изоляция, конечно, лопнула. На кой шут учить тогда азбуку Морзе, не понимаю. - Кто ломает антенны? Какая нечистая сила ломает антенны? Это уж вторая сломанная антенна.

Грузно сел за деревянный пропаренный стол, уткнул бородку в руку, услыхал приказ: "локти снять со стола", сдернул локти и ощутил перед собой большую обычную кружку с горячим чаем; большим куском хлеба тюкнули об стол. Тогда, словно вспомнив что-то, поднялся, подошел к другому столу:

- Агния Александровна, опять Стремоухов дерзит. Подействуйте хоть вы на него, бога ради. Сил никаких нет.

Агния Александровна встала, закуталась крепче в потертый платок, вышла наружу. Утро еще не веяло весной, грозилось морозом, метелью. Прошла в дворницкую, там у стола сидел Стремоухов и писал. Смутился, написанное спрятал. Спросила грустно:

- Опять у вас, Иван Петрович, нервы шалят?

В ответ - грубо:

- А какого чччорта он лается?

- Это Леонид Матвеич-то лается! Стыдно вам так говорить.

- Конечно, лается. Будто я у него антенну сломал. Стану я антенны ломать, как же. И без того - делов, делов... не оберешься.

- Вы ему должны простить; ведь, издерганный, нервный человек, всем известно.

- А я не издерганный? А я - не нервный? И потом... да ну его к чччортовой матери!

- Если будете ругаться, я уйду.

- Не буду я ругаться.

- Вы - словно ребенок; с вами и нужно поступать, как с ребенком.

Подошла, погладила по голове.

- Ну, Иван Петрович, ну, Ванюша: извинитесь вы перед ним: ну, что вам стоит?

- Ладно, извинюсь. А жить не буду.

- Куда же... в деревню?

- Хоть в деревню.

- Деревня вам ничего не дает, сами говорили. И потом... С кем вы в деревне в шахматы будете играть; Леонид Матвеич в деревню ходить не будет.

- И леший с ними, с шахматами. Все равно: сказал уйду - и уйду.

В минуте напряженного молчания заколебалась-заискрилась-замучительствовала странная линия; казалось, перешагнешь ее - и нет возврата, все пойдет по-новому, да так, как не шло никогда в мире: широко - вольно - просторно, легко задышит грудь... Но

- Что ж? Вольному воля, Иван Петрович.

- Вольному воля, Агния Алексанна.

Вышла, постояла на крылечке дворницкой, вдохнула крепкий, с морозом, ветер, пошла в дом. Чаепитие кончалось:

- Ты приготовил по математике?

- А я историю не сделала.

- Передай кружку.

- Дежурный, чаю.

- Я думаю, все-таки, что царь Борис играл личность в истории...

- Личность в истории... Роль, роль личности в истории... Дурак!

- Сам тетеря.

- Ба-атюшки! А у меня реферат не кончен. Ну вот, пол-странички не дописала... И совсем забыла.

- Деж-журный, чаааю!

Подошла, нагнулась к лохматой голове:

- Он извинится, только больше служить не будет, уйдет.

Шкраб вскочил:

- А это еще хуже, - кем его заменить? Лучше пусть не извиняется...

Сорвался с места, хотел бежать в дворницкую, да окликнули с дальнего стола:

- Леонид Матвеич, пробуйте радио.

Не понял:

- Какой там радио, когда антенна...

- Антенну водрузили, все в порядке.

- А... в изоляция?

- Изоляция цела.

Подошел поближе, не шутят ли; нет, спина у Коли Черного такая надежная, крепкая; пятнадцать лет парню, а хоть сейчас в солдаты: просмоленая, морская кость, от погибшего на фронте отца-матроса в наследство досталась. Набил полные щеки хлеба, жует-торопится: боится, до звонка не поспеет.