Кровожадный Карнавал - Страница 6

— Да, знаю, — низким голосом произнесла Вайолет, — но как-то странно притворяться совершенно другим человеком.

— Гррр, — согласилась Солнышко.

Дети убрали ненужные им олафовские вещи назад в багажник и молча побрели к фургону Мадам Лулу. Передвигаться вдвоем в одних штанах было неудобно, а Солнышку приходилось то и дело останавливаться и отбрасывать с глаз шерсть. Было и в самом деле странно притворяться кем-то совсем другим, хотя Бодлерам давно уже не приходилось быть самими собой. Вайолет, Клаус и Солнышко не считали себя детьми, созданными для того, чтобы прятаться в багажниках автомобилей или маскироваться под кого-то другого или добиваться работы в Шатре Уродов. Но им уже и вспомнить было трудно то время, когда они жили беззаботно и занимались тем, что им больше всего нравилось. Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как Вайолет могла просто сидеть и спокойно размышлять над изобретениями, вместо того чтобы лихорадочно создавать нечто, способное срочно вызволить их из неприятностей. Клаус с трудом вспоминал, какую книгу в последний раз читал просто для своего удовольствия, а не как средство изыскать способ расстроить очередной злодейский план Олафа. Солнышко же много, много раз использовала свои четыре зуба, чтобы выпутаться из трудных ситуаций, но очень давно не кусала ничего просто для своего развлечения. По мере того как дети приближались к фургону, каждый неуклюжий шаг, казалось, уводил их все дальше от их реальной жизни в качестве Бодлеров и приближал к притворной жизни карнавальных уродов. И это было в самом деле до чрезвычайности странно.

Когда Солнышко постучала в дверь, Мадам Лулу окликнула: «Кто там?» — и впервые в жизни вопрос их очень смутил.

— Мы — уроды, — ответила Вайолет своим новым, низким голосом. — Трое… то есть двое уродов. Мы ищем работу.

Дверь со скрипом открылась, и перед детьми предстала Мадам Лулу. На ней было длинное мерцающее платье, которое переливалось всеми цветами радуги, когда она двигалась, а на голове — тюрбан, очень похожий на тот, который носил Граф Олаф в бытность учителем Пруфрокской подготовительной школы. У нее были темные глаза, пронизывающий взгляд и выразительные брови, которые она вопрошающе приподняла, с подозрением оглядывая вошедших. За спиной у нее за небольшим круглым столом сидели Граф Олаф, Эсме Скволор и олафовские сотоварищи, и все они с любопытством взирали на детей. Мало того, кроме всех этих любопытствующих глаз на Бодлеров смотрел еще один глаз — стеклянный, висевший на цепочке на шее у Мадам Лулу. Глаз как две капли воды походил на тот, что был нарисован на фургоне, и на тот, что был вытатуирован на щиколотке у Графа Олафа. Именно этот глаз словно преследовал Бодлеров повсюду, затягивая их все дальше в глубину зловещей тайны, которая окутывала их жизнь.

— Зайдете, пожалуйста, — проговорила Мадам Лулу на своем странном английском, и замаскированные дети повиновались. Стараясь выглядеть как можно более уродскими, бодлеровские сироты вошли внутрь и оказались на несколько шагов ближе ко всем этим пристально глядящим на них глазам и на несколько шагов дальше от той своей жизни, которую оставляли позади.

Помимо получения за один день нескольких газетных вырезок или устного известия о том, что кто-то из вашей семьи продался вашим личным врагам, одно из самых неприятных испытаний в жизни — это собеседование перед устройством на работу. Рассказывать, что ты умеешь делать, рассчитывая на оплату этого умения, — большая нервотрепка. Однажды у меня было очень трудное собеседование с работодателем: я рассказывал о том, как попадаю стрелой из лука в оливку, что способен выучить наизусть целых три страницы стихов, а также определить, не пробуя, положен ли в сырную массу для фондю( блюдо из расплавленного сыра ) яд, и все это я должен был еще и демонстрировать. Лучшая стратегия при этом — быть предельно честным, так как худшее, чем может окончиться собеседование, это что вы не получите места и проведете остальную жизнь, добывая пищу в дикой местности и укрываясь под деревьями или под навесом бездействующего кегельбана. Но собеседование бодлеровских сирот с Мадам Лулу перед устройством на работу было куда более тяжелым. Честными они ни в коем случае быть не могли — они притворялись совершенно другими людьми. Самым худшим исходом было бы то, что их разоблачат Граф Олаф и его труппа и оставшуюся часть жизни проведут в столь ужасных условиях, что и думать про это было невыносимо.

— Садитесь, пожалуйста, Лулу будет побеседовать с вами про карнавальную работу. — И Мадам Лулу махнула рукой в сторону круглого стола, где сидели Олаф с компанией. Вайолет и Клаус с трудом уместились на одном стуле, а Солнышко взобралась на другой, и все присутствующие молча следили за ними. Актеры сидели, опершись локтями на стол и хватая угощения прямо руками. Эсме Скволор тянула свое пахтанье, а Граф Олаф, откинувшись на спинку стула, очень, очень пристально глядел на Бодлеров.

— Что-то в вас есть знакомое, — заметил он.

— Наверно, ты и раньше встречал уродов, мой Олаф, — сказала Лулу. — Какие ваши имена?

— Меня зовут Беверли, — ответила Вайолет своим новым, низким голосом, придумав себе имя с такой же быстротой, с какой изобрела бы, к примеру, гладильную доску. — А вторую голову зовут Эллиот.

Олаф протянул через стол руку, чтобы поздороваться, и Вайолет с Клаусом пришлось очень быстро соображать, чья рука у них торчит из правого рукава.

— Очень приятно познакомиться, — сказал Олаф. — С двумя головами, надо думать, живется нелегко.

— Ох да, — пропищал Клаус самым высоким, каким только мог, голосом. — Вы себе не представляете, до чего хлопотно найти подходящую одежду.

— Я заметила, какая на тебе рубашка, — проговорила Эсме. — Очень модная.

— То, что мы уроды, не мешает нам следить за модой, — отозвалась Вайолет.

— А как вы принимаете пищу? — осведомился Граф Олаф. Глаза его горели ярким блеском. — Надо думать, это весьма затруднительно?

— Н-ну… я бы сказал… мы… — растерялся Клаус, но прежде чем он нашелся что ответить, Олаф схватил с тарелки большой початок кукурузы и сунул его детям под нос.

— А ну-ка поглядим, как ты справишься! — прорычал он, и приспешники его захихикали. — Ешь кукурузу, двухголовый урод!

— Да, — поддержала его Мадам Лулу, — так лучше всего проверять, как работать на карнавале. Ешь кукурузу, ешь!

Вайолет и Клаус обменялись взглядом и протянули каждый одну руку, чтобы взять початок у Олафа. Они неуклюже держали перед собой кукурузу. Вайолет нагнулась, чтобы откусить кусок, но при этом нечаянно выдернула початок из Клаусовой руки, и кукуруза упала на стол. Зрители разразились бессердечным хохотом.

— Вы поглядите на них! — со смехом прокричала одна из напудренных женщин. — Даже кукурузу не могут есть! Вот уроды так уроды!

— А ну еще разок, — с гадкой усмешкой приказал Олаф. — Подбери со стола кукурузу, урод!

Дети повиновались и снова поднесли к губам кукурузу. Клаус скосил глаза и попытался откусить кусок, но когда Вайолет попробовала продвинуть початок поближе к Клаусу, чтобы помочь ему, кукуруза ударила брата по лицу, отчего все вокруг (кроме, естественно, Солнышка) опять захохотали.

— Какой ты смешной, — проговорила Мадам Лулу. Она так смеялась, что у нее потекли слезы, и когда она вытерла глаза, одна из ее выразительных бровей слегка размазалась и над глазом появилось что-то вроде синяка. — Попробуй еще раз, Беверли-Эллиот!

— Ничего смешнее не видывал, — проговорил крюкастый. — Я всегда думал, что люди с врожденными физическими недостатками чувствуют себя несчастными, а оказывается, они весельчаки.

Детям очень хотелось указать ему, что человеку с крюками вместо рук, вероятно, тоже пришлось бы туго, доведись ему есть кукурузный початок, но они понимали, что собеседование перед устройством на работу — не самое удачное время для дискуссий, поэтому они проглотили свои доводы и принялись поглощать кукурузу. Укусив початок несколько раз, дети несколько освоились, что в данном случае означает «начали постигать, каким образом двое людей, пользуясь каждый одной рукой, могут есть один и тот же початок кукурузы одновременно». Но все равно задача была очень трудная: початок был скользким от масла, масло оставляло влажные потеки на губах, стекало с подбородков. Иногда положение початка было идеальным для одного из детей, но при этом он утыкался в лицо другому. А время от времени початок и вовсе выскальзывал у них из рук, и окружающие опять принимались хохотать.