Кровавый передел - Страница 120

Кто этот кто-то? Кто этот счастливчик? Кажется, я знаю ответ.

Приближаясь к знакомой мне теплице, я обнаружил странное захламление в её окрестностях. Банки-склянки-жестянки — как осколки от пищевых снарядов. Не здесь ли проходит линия фронта между новым миром и старым?

Я оказался недалек от истины. В теплице был устойчивый запах перегноя. На грядках тлели мертвые цветы. Что за перемены в раю? И словно услышав этот мой душевный вопрос, в углу случилось некое телодвижение — и перед моими изумленными салазками[242] предстал ханыга в облике… Фаддея Петровича. Я сел, потому что стоять мне не позволила совесть.

— Кто тут? — прохрипел бывший дипломат. — Я просил… меня не беспокоить. Basta!

— Фаддей Петрович, что это с вами, дорогой? — не сдержал я нервного смешка. — Что случилось?

— А то! — икнул. — Протест!..

— Протест? Против чего?

— Против всего… этого… — Махнул рукой в сторону дома. — И того тоже. — Плюнул на себя. — Пппьешь?

— Пью, — сказал я по такому случаю.

— А этот… Артур-р-рчик не пьет, — проговорил, как выматерился по-черному. — Не пьет, здоровье бережет, дурак… — Вытащил бутыль с малиновым горем.[243] — Из уважения, говорит, к жене и вашей дочери, будущей матери моих детей… Тьфу…

— Так это супруг Ирэн, как я понимаю?

— Совершенно верно, молодой человек… — Неверной рукой разлил пойло по стаканам. — Спелись они там… А я спился в знак протеста.

Я покачал головой. Воистину русский человек — загадка природы. Кто мог подумать всего полгода назад, что затюканный бывший атташе способен на сопротивление. По форме странной, но по сути — верной. Хотя что-то, видимо, подвигло Фаддея Петровича на этот подвиг?

— Ну-с, за нас, свободных от ига иродового племени, — и плеснул в себя стакан.

И пока он заглатывал разбавленную радость жизни, я тоже выплеснул стакан. В цветочный сухостой.

Потом мы занюхали рукавами, каждый своим, и уставились. Друг на друга. Лицо моего собутыльника обмякло; так обмякает воздушная гондола на земле, когда в неё пытаются без особого успеха нагнать горячего воздуха.

— Извините, мы, кажется, знакомы? — осторожно поинтересовались у меня. — Знаете, хорошая память… зрительная… но…

Я напомнил. О пельменях. И медной солдатской пуговице, мною прокушенной. Фаддей Петрович просиял: ба, Александр, по батюшке Владимирович. Как же, как же, помнит, помнит. Какая нелегкая занесла меня снова в этот чертополошный край? Я ответил. Фаддей Петрович в глубокой задумчивости наполнил стакан бурдой.

— Комиссия-комиссия!.. Сколько их было… Уж больше двадцати лет прошло… Не помню.

Я накрыл ладонью наполненный стакан.

— Надо вспомнить, Петрович.

— Саша, — укоризненно проговорил мой собутыльник. — Вы травмируете мою психику. Так я и маму родную не вспомню.

Я вынужден был убрать длань с напитка богов и бомжей.

— Фамилия такая… обыкновенная… Типа Иванов…

Бывший дипломат наморщил лоб, будто собственную жмень[244] во время утренней физзарядки в дощатом хез тресте, что за огородом. Потужился, бормоча разнокалиберные имена; устал.

— А более ничего, Александр? Наводящего? — и снова заглотил горе. Бррр! Из старых запасов… Знаешь, почему пил?.. Жил с перепуганной душой… От страха и пил…

— А сейчас-то?

— От радости. Все, нет страха. Ничего не боюсь. Саша, веришь?

— Верю, — задумался я, решаясь дать дополнительную вводную для памяти бывшего атташе. — Фаддей Петрович, вы меня правильно поймите, но в те времена… ваша супруга, так сказать, имела честь, так сказать, не совсем вам принадлежать… — Тьфу, и это мое разительное жало?[245] Что со мной? Наверное, слишком нервничаю. Так бывает, когда нервничаю, или шучу удачно, или говорю комплименты. Как в данном случае. Потому что чувствую, ещё усилие и…

— Не понял, — икнул бывший дипломат, а ныне свободный гражданин мира. — Ты про что, сынок, что е…! Так это я знаю. У неё же специальная… записная… — И недоговорил. Мы снова уставились друг на друга. Погоди-погоди, Владимирович, у неё же все как в бухгалтерии… Где, когда, с кем и как… Это что-то… Я три дня и три ночи читал. От корки до корки. Полюбопытствовал. Когда они к этому Артур-р-рчику в Тамбовскую область у мамани благословения…

— Где? — тихо спросил я, словно боясь испугать удачу.

— Тамбовская, ик, область?

— Записная книжка. — Я почувствовал, как вскипает моя кровь. От напряжения.

— Там, — отмахнул рукой в сторону крашеного дома. — В тайнике. Как бы. Только тот тайничок всем известный… — Потянулся за бутылем. — Я хотел удавиться, чтобы красиво. Когда изучил… правду жизни. А потом думаю: шалишь, Пердович, теперь-то имеешь право пожить в согласии с самим собой… Имеешь? Ну и живи… Вот и живу…

— Пердович, в смысле Петрович, — зарапортовался я. — Нужна эта книжуля. На пять минут.

— А какие проблемы?

— Как какие?

— Вытащить на солнышко портянку, пожалуйста. — Поднялся, сел, снова поднялся, качнулся. — Сейчас-сейчас, Александр, атмосферный столб давит… на темечко…

Признаюсь, мне показалось, что я нахожусь в филиале дома печали имени красного профессора Кащенко. В детстве я увлекался криминальным чтивом. Помню, все герои были умны, кристально честны перед буквой закона, не пили, не курили, женщин любили исключительно в галошах… С таких героев хотелось брать пример. Но, слава Богу, жизнь — стихия и выплескивается из русла импотентных худизмышлений. Куда интереснее в дурдоме, чем в стерильной камере смертников, это правда.

— Значит, так, Александр, даю диспозицию, — проговорил гражданин Вселенной. — Я иду в обход… Огородом… А ты отвлекай этих… мещан…

— Каким образом? — задал я глупый вопрос.

— Саныч, прояви смекалку, — ответил Фаддей Петрович. — Будь весел и находчив… Действуй! — и вытолкнул меня из теплицы.

Я побрел по тропинке, краем глаза наблюдая за передвижениями в лопухах своего подельника, который вскоре исчез за огромной, как цистерна, бочкой с краской. Черт-те что! Никакой героизации чекистского труда.

Однако делать нечего — надо проявлять смекалку и находчивость. У меня было две идеи. И обе в духе происходящих событий. Первая — стащить портки и побегать за романтической девушкой Ирэн по всему поселку. Вторая побегать, но в штанах за восторженной Лилией Аркадьевной, в девичестве Стеблинской. (Жаль, что со мной не было словесника Резо, он бы тут же убрал первые две буковки из этой фамилии и очень бы этому радовался, как шалун.) Обе идеи были сами по себе хороши, однако волочиться за дамами по пыльным проселочным дорогам? И потом, у них же есть кавалер!

Ах, да! Я совсем забыл про него, хозяина жизни из Тамбовской губернии. Кажется, ему надо помочь покрасить забор?

Дальнейшие события развивались, как в Клубе веселых и находчивых, есть такая передача на TV для деревянных по пояс. И ниже.

Этот красноперый, то есть военнослужащий внутренних войск, приблудился из соседней части, охраняющей коровник с химическими средствами поражения всего живого в радиусе десяти тысячь миль. Лейтенант Доценко помог «девочкам» с удобрениями для теплицы; своим трудолюбием и хозяйской хваткой он завоевал сердца дачных дам. К обоюдному удовольствию, между молодыми вспыхнула, как керосинка, симпатия и даже любовь. И вот результат этих чувств-с — слямзенная из в/ч цинковая зелень гуляет по всем доскам приусадебного участка.

Я полюбовался старательной работой шпанюка.[246]

— Как служба, лейтенант Доценко?

— А что?.. — вздрогнул маляр. — А вы кто?..

— А я майор Пронин, — гаркнул я. — Из спецподразделения по борьбе с расхитителями социалистической собственности. Что ж это, лейтенант, бочку с краской, а?.. Оторвали от боевых товарищей. Нехорошо. Мы давно за вами…