Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Страница 54

Пожары поглотят все, даже церкви божьи не устоят… даже капища. Посыпанная пеплом земля долго не сможет рожать. Но это мелочи. Всемилостивый Господь и тот наказал город грехов ради внушения маловерным. И вера восторжествовала. Нужно уметь жертвовать малым, чтобы спасти многое. Сказал Господь: «Если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому».

– Эй! Привал!

Оклик Розмича прозвучал слишком тихо, но Добродей и другие расслышали, придержали лошадей.

– Привал, – повторил новгородец и спешился. – Лошадей стреножить.

– Зачем? – удивился кто-то.

– Разговор есть.

На земле расстелили чистую тряпицу, на которую выложили остатки вяленого мяса, хлеб, соль и лук, которыми угостились в последнем встреченном селении. И хотя Розмич заикнулся о разговоре – жевали молча. Связанного Кавку усадили тут же, один из киевских кормил пленника с рук. Зрелище было до того странным, что Добродею хотелось отсесть, лишь бы не видеть.

За последние дни лица воинов заметно осунулись, нервы воспалились. Теперь одно неуместное слово вызывало бурю страстей. Несколько раз пришлось разнимать драки, остужать горячие головы. С особым неудовольствием Добродей отметил, что первыми всегда нападали новгородцы. В их глазах и жестах отчего-то появилась лютая злоба к киевским.

Старший дружинник и сам на себя злился, да и на товарищей, но решение принято, отступиться нельзя. И, несмотря на это, с уважением поглядывал на Кавку, то и дело прикидывал, как бы срезать веревки. А новгородцы будто чуяли, присматривали за пленником с особым вниманием. Даже по ночам, когда наступал черед сторожить киевским, кто-нибудь из новгородцев обязательно находил предлог не спать.

– Мы близко, – сказал Розмич. Добродей вздрогнул от неожиданности, не сразу сообразил, что речь о дороге. – Как понимаю, в это время хазары обычно выступают к Киеву, за данью спешат.

Добродей и трое киевлян закивали.

– И если хазарские барыги не успели доставить вести, значит, хазары идут за данью. Если успели – спешат мстить. В любом случае встретимся с передовыми раньше, чем достигнем крепостей. Нужно быть готовыми…

– Или не встретимся, – мстительно протянул Добродей. В него полетели настороженные взгляды, новгородцы недобро щурились. – Ведь у страха глаза велики, – напомнил старший дружинник, обращаясь к Роське, – хазары могли испугаться малочисленных дружин Олега.

– Могли, – в том же тоне отозвался новгородец, – тогда действительно придется до самого Шаркила идтить. Но сперва решить нужно, – Розмич ткнул пальцем в Кавку, – это единственный отступник или еще есть?

Повисло тягостное молчание, взгляды стали колючими. Казалось, один звук, и все участники похода схватятся за оружие и порубят друг друга на куски, не разбирая чужих и своих.

– Я, – сказал Цыбуля. – Я отступник.

Его руки остались недвижимы, хотя этот воин славился быстротой и ловкостью. Добродей отлично понимал – если бы Цыбуля захотел, мог бы выхватить клинок и положить двоих прежде, чем остальные успеют опомниться. А дальше… дальше – вопрос удачи.

– И я, – потупившись, пробормотал Налега.

– Я тоже не могу, – ровным голосом сказал Добродей.

Во взгляде Розмича промелькнула усмешка.

«Конечно, – подумал Добря. – Ты, пахарь, не удивлен. Именно этого от меня и ждал. Всегда пенял, что я – слабак».

А вслух сказал другое:

– У меня было достаточно времени подумать и… остыть. Олег не заслуживает ни прощения, ни милости. Он по-прежнему враг. И подлецом останется до скончания времен. Но Киев… Киев должен жить. Так хотел Осколод, за это и умер. А подлость киевлян… тут не мне судить, не нам. Господь Бог рассудит. Или боги…

Добродей ожидал нападения, но новгородцы не шевельнулись. Розмич спокойно спросил последнего киевлянина:

– А ты? Не передумал?

– Нет, – откликнулся Бышко.

– Почему?

– Негоже мужчине отступаться от своих решений.

– А если это решение покажется неверным? Неправильным? – не унимался Розмич, подчеркнуто кивнув в сторону Добродея, Цыбули и Налега.

– Мужчины от своих решений не отступаются, – повторил Бышко, на бывших друзей даже не взглянул.

– И простых киевлян тебе не жаль? Там ведь женщины, младенцы…

– Пусть. Киев должен заплатить за предательство князя. Это закон. Это по чести.

– Не слишком ли велика вира? – продолжал допрос Розмич.

Бышко не выдержал, вскочил на ноги. За ним спешно поднялись и остальные. Добродей сделал шаг назад, изготовился. Еще немного, и новгородцы бросятся в бой. И лучше умереть так, чем стать пленником. Кажется, те же мысли посетили Цыбулю и Налега, потому как эти тоже отошли, потянулись к оружию.

– Я не отступлюсь! – зло выпалил Бышко.

– Правильно, – хмыкнул Розмич и протянул киевлянину руку. – С этого дня будешь служить под моим началом.

Бышко кивнул, заметно расслабился. Он сделал шаг вперед, и в этот миг Розмич двинулся навстречу, молниеносным движением оказался за спиной Бышко, ухватил руками голову и свернул киевлянину шею. Хруст прозвучал до того громко, что стреноженные лошади перепугались, попытались отскочить.

– Развязать, – велел Розмич, указывая на Кавку.

– Что?.. – не выдержал Добродей. Цыбуля и Налега тоже округлили глаза, но говорить не решались. И Кавка выглядел ошарашенным, не веря, потирал освобожденные запястья.

– А ничего, – хмыкнул Розмич. – Боги велели наказывать предателей. А мы, новгородцы, божьи заветы чтим.

– Погоди…

Розмич жестом прервал вопрос. Продолжил с недовольным лицом:

– Мы выполняли приказ князя. Олег сам все это придумал. Решил, что только так сможет вывести вас на чистую воду. Я не верил. Да и сейчас не особо верю. Но слова сказаны, большего Олег от вас не требует. Вам необязательно чтить нашего князя, главное, что Киеву верны.

Розмич задрал голову, оценивая, как скоро ждать заката.

– Нам в обратный путь пора.

– А хазары? – прошептал Цыбуля.

Подручный Олега махнул рукой, бросил на ходу:

– Да какие, к Чернобогу, хазары? Чтобы подступить к стенам Киева, им никаких приглашений не нужно!

– Какие хазары? – повторил Цыбуля еще тише. – А вон те?

Розмич развернулся резко, вперил взгляд в горизонт. Вдалеке, на самой кромке мира, между небом и землей, – едва заметное пылевое облако.

– Вот уж… и вправду Вещий! – рассмеялся Розмич. – А я-то думал, на кой ляд он мне так подробно про этот липовый заговор рассказывал! Да еще переспрашивал раз десять, точно ли все понял! Ну, Олег… Ну и князь!

После откровений Розмича Добродей чувствовал себя обманутым несмышленым ребенком, теперь же гадкое ощущение поутихло. Но за этот обман новгородцы тоже ответят, в свое время…

– Нам не уйти, – заключил старший дружинник. – Встречи не избежать.

– Придется врать, – беззаботно откликнулся Розмич.

Добродей окинул недобрым взглядом наряд новгородцев, ухмыльнулся в бороду:

– Не нам, а мне. Ведь это я – старший.

Кажется, впервые за все время Роська действительно потерял опору. И возразить толком не смог, прошипел только:

– Если снова предашь, плотник, то ни один бог тебя не помилует, хоть наш, хоть новый. По кóням, братцы!

Хазаров ждали в седлах. Молча глядели, как приближаются чужаки.

Вот уже стали видны силуэты, встречный ветер принес запах конского пота и железа. Вскоре начали различать всадников. Иногда казалось, люди выпрыгивают из пылевого облака, словно из небытия.

– Ладони держать открытыми, – приказал Розмич. – Не шевелиться.

– Младшим дружинникам дóлжно помалкивать, – тут же напомнил Добродей. Словил недобрый взгляд новгородца, но не смутился.

Отряд заметили давным-давно, сложно не увидеть посреди голой степи неподвижных, как древние валуны, всадников. Окружали скорее с интересом, нежели злостью. Добродей заметил изготовленные к стрельбе луки и оголенные клинки. В какой-то миг старшему дружиннику показалось, будто их не люди обтекали, а рой исполинских пчел, ибо разговоры хазаров сильно напоминали жужжание. Наконец слуха коснулась знакомая речь, и, хотя вражеский воин ломал и коверкал слова, вопрос поняли все: