Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Страница 38
Сие чудо удивило князя, и он повелел верующим выйти из горящей печи. А как только узрел, что жар не опалил ни тела, ни одежду, сказал: «Благословен Бог… Который послал Ангела Своего и избавил рабов Своих, которые надеялись на Него». И всем своим людям запретил хулить имя Господа, а ослушников велел казнить, – назидательно закончил иерей.
Добродей сидел, открыв рот, и сам не понял, как так вышло (после долго корил себя и грустил), но с языка все-таки сорвалось словцо:
– Врешь.
К удивлению молодого гридня, слово подхватили многие. Могильной тишины, в которой слушали последнюю басню ромея, как не бывало.
Византиец отбивался от нападок и обвинений. Его соратники тоже увязли в споре, над их столом нависло несколько дружинников, каждый потрясал кулаками, кричал, брызгал слюной. Вот уже кто-то схватил кувшин – дурной признак. Кто-то взвешивал в руке большую кость.
«Все верно, – хмуро рассудил Добродей. – Неча врать. Мы, славяне, кривды не терпим!»
И вновь голос Хорнимира перебил общий грохот.
«На то он и воевода, – вздохнул гридень. – Эх, кабы и мне луженую глотку…»
– Тихо! Тихо! Пусть Яроок скажет!
Жрец поднялся, расправил плечи. Лицо, что весь пир мало отличалось от деревянных ликов на капище, стало светлым, уголки губ так и норовили прыгнуть вверх.
– Я как думаю… Может, ромей и правду сказал. А может, и нет. Ведь в мире как бывает? Правда с Кривдою рядом ходят, рука об руку.
– И че?
– Пущай ромей на деле докажет… – протянул Яроок и все-таки не смог сдержать улыбки.
– Точно! – подхватил кто-то.
– Правильно! В печь его!
– Троих!!! – завопили из дальнего угла. – Троих ромеев в один прихлоп!
Добродей заметил, как побелел Михаил, вцепился в стол. А народ явно повеселел, вновь потянулся к кувшинам с брагой и хмельными медами. Князь тоже не грустил, зато княгиня озиралась опасливо, после зашептала на ухо Осколоду.
Князь вскинул руку, обратился к византийцу:
– Ну, так что? Докажешь?!
Михаил сглотнул, пробормотал:
– Господь говорит: «Если что попросите во имя Мое, то сделаю…» – Михаил запнулся, вскинул голову и продолжил уже громко: – А еще Господь речет: «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит и больше сих сотворит, когда оное должно свершиться не напоказ, а для спасения душ».
– Господь-то ладно, а сам-то что скажешь? – прогремел Хорнимир.
Иерей шумно выдохнул, глянул вверх, будто там не мореные балки, а само небо:
– Хотя и нельзя искушать Господа Бога, но если от души решили вы обратиться к Богу, просите, что хотите, и все полностью ради веры вашей совершит Бог, пусть мы жалки и ничтожны.
– Че? – пробормотал Добродей в ухо Златана.
– Да тихо ты… – отозвался гридень и потянулся за новым куском жареного мяса.
Ромей учтиво поклонился Осколоду, голос прозвучал уверенно:
– Светлый архонт, дозволь отправить гонца на мою лодью. Чтоб Евангелие принес. Книга такая… Священная реликвия.
– Разрешаю.
Осколод не успел договорить, а один из ромеев уже вскочил из-за стола и помчался прочь.
Теперь ели и пили молча, изредка перешептывались. На Михаила поглядывали с уважением: хоть и ромей, а смел. Даже слишком. Тот тоже не унывал, молился, сложив ладони лодочкой и возведя взгляд к потолку.
А Добродей пытался вообразить печь князя Навуходоносора, мысленно прикидывал, в какой из очагов княжьего двора могут поместиться одновременно три мужчины, ну даже очень худосочных отрока, пусть и так. Еще думал, как бы при эдаком пламени терем не подпалить.
Наверное, про это же думал и Осколод, потому как при возвращении гонца сказал веско:
– Негоже посылать в полымя гостей. Особливо тех, что с миром пришли.
Но Михаил вроде бы и не расслышал слов владыки, принял из рук гонца большую золотистую книгу, прижал к груди. Губы иерея двигались, но слов не разобрать.
– Что это? – кивнул Осколод.
– Евангелие. Слово Божие.
– Вот как… – протянул князь. – В первый поход на Царьград мы такие вещицы видели…
Старшие дружинники и воевода закивали, кто-то заметил весело:
– Хорошо горят! Получше бересты!
Взгляд ромея в мгновенье стал острым, будто хотел насквозь проткнуть шутника, да не вышло.
– Помню, – кивнул Осклольд. – Вот эту вещицу в огонь и брось. Коли не сгорит, значит, правда за тобой.
Из просто бледного Михаил стал белоснежным, после чуть позеленел. Костяшки пальцев тоже побелели – так крепко сжимал книгу.
– Святотатство… – выдохнул кто-то из ромеев.
На него тут же цыкнули.
– Ну, Михаил, давай уже! Не томи! – прикрикнул князь. – Тут вот и очаг имеется!
К очагу ромей шел медленно, беззвучно шевелил губами – молился. Казалось, самый легкий способ отнять у иерея эту золотистую книгу – отрубить руки. Подойдя к очагу, Михаил замер, будто заледенел. Добря даже испугался, что ромей, позабыв о милостивом решении Осколода, сам шагнет в огонь.
– Если книга останется неопаленной, – крикнул князь, – я сам твоему богу поклонюсь, а других богов отрину!
Этот звук вывел византийца из оцепенения. Он поднял книгу над головой, закричал дурным голосом:
– Прославь имя Твое, Иисус Христос, Господь наш в глазах всего этого племени!
Евангелие полетело в огонь. Тот не вспыхнул, как полагалось, но и не погас.
– Иди обратно, за стол, – пробасил Хорнимир, обращаясь к ромею. – А то, ишь, встал тут… Кто тебя знает, может, ты с Огнем-батюшкой сейчас договариваешься, а не с Господом своим. Тьфу, зараза!
Чужеземный гость подпрыгнул, злобно зыркнул на воеводу и пошел прочь, куда велели.
В общем доме непривычно тихо, споры отгремели еще накануне. Как удалось избежать драки, не понимал никто. Добродей хотел было заикнуться, что все дело, видать, в Господней милости, которая тушит пожар ненависти в душе, но не стал. А то кто же ее знает, милость эту… Вдруг ромейский бог прям в этот миг отвернется, а Добродея и… того. А привлечь внимание бога можно только молитвой, это иерей Михаил доказал, ни у кого сомнений не осталось. Только вот Добря заветных слов пока не знает.
– Наши боги тоже чудеса творят, – пробормотал Хорнимир, глядя, как снаряжаются дружинники.
– Священную книгу Огонь-бог не тронул, значит, ромейский Господь сильнее, – откликнулся вой с ополовиненным ухом.
Воевода заскрежетал зубами – этот довод слышал уже раз сто. А вой продолжил сердито:
– Князь новую веру принимает. И княгиня. И мы. Тебя, Хорнимир, никто не заставляет.
– Тоже мне… христьяне! – воевода не говорил – плевался словами. – А то, что мы – внуки Дажьбожьи! Боги – наши родичи! Забыли? Так что же, от родни отречься готовы? И ты, гридень, туда же?
Добродей кожей ощутил недобрый взгляд воеводы и других, кто не решился пройти великий обряд крещения вслед за князем.
– Я сирота, – бросил он.
– Живот подбери, сирота, – пробурчал Хорнимир и, обращаясь уже ко всем, продолжил: – Мне все равно, у кого ладанка на шее, у кого крест, кто к намалеванному лику прикладывается, а кто чуру требы кладет, кто ромейскому жрецу в рясу плачется, а кто Ярооку жалуется! Должен быть порядок. Служба есть служба. Смотрите у меня все! – и погрозил пальцем.
Молчанье стало по-настоящему зловещим, но вопреки ему Добря ощутил такое спокойствие и счастье, будто уже перенесся в тот загадочный христианский Ирий, о котором рассказывал Михаил.
На двор вывалили толпой. Осеннее небо сплошь затянуто тонким полотном облаков. Сквозь белую ткань изредка пробиваются яркие солнечные лучи. И хоть глаза не слепят, Добродей зажмурился, умиротворенный.
Иерей Михаил самолично выбрал для Добродея христианское имя.
– Агафон. Агафон, – смаковал дружинник новое красивое слово. – Агафон… – примерял его на себя. – А Осколода тепереча Николаем звать будут, по созвучию, а Диру – Ириной. Ирина… – повторил Добря. Тут же перед мысленным взором возник образ княгини, сердце защемило сладко, щеки загорелись румянцем. – Все правильно. Удивительная женщина не может носить простое имя. А вот имя Ирина – в самый раз!