Кровь хищника - Страница 23

— Так это вы здесь живете, тети?

Мать с дочкой, вздрогнув от неожиданности, резко обернулись. Перед ними стоял молодой, крепкого телосложения мужчина. На нем была одежда военного покроя, похожая на ту, в которой, как помнила Хадия, к помещику приходили офицеры. Несколько оправившись от испуга, тем более, что вид у мужчины был совсем не разбойничий, она спросила:

— А ты кто, джигит? Откуда будешь?

— Я-то? — прищурившись, мужчина внимательно посмотрел на Хадию с Миляш, и ответил: — А из Асаная я.

— Из Асаная?!!

— Ага.

Хадия нахмурилась, чтобы скрыть нечаянную радость при упоминании знакомого названия, и строго спросила:

— Ружье есть?

— Нет.

— А за какой надобностью явился? Как сюда дорогу нашел?

Тряхнув головой, солдат попросил:

— Тетя, я все расскажу. Только позвольте сначала в дом войти. Это ведь ваш дом, вы здесь живете? Я уже обошел все вокруг, других людей здесь нет, и домов нет. Пустое, выходит, болтали, что на хуторе дворец помещика стоит, в два этажа да тесом крытый.

— Был такой дворец.

— Так куда же он подевался?

— Сожгли, — нехотя ответила Хадия.

— Да кто сжег-то?

— Не знаю… Болтаешь много, парень. Лучше скажи-ка, как зовут тебя, кто такой будешь и куда путь держишь?

На вопрос парень ответил охотно, только не совсем искренне, как показалось Хадие:

— Зовут Муниром, рядовой боец Красной армии, в отпуске. Сейчас иду… Да иду, куда глаза глядят. А тебя как зовут, тетя?

— Зови Хадия-апай.

Мунир кивнул на молчавшую до сих пор Миляш:

— А эту красавицу как зовут?

— Это дочка моя, Миляш. Да ты не смотри на нее так, не пугай. Не привыкла она к посторонним.

— Да разве ж я ее пугаю? — широко улыбнулся Мунир. — Скажи, Миляш, ты боишься меня?

Застенчиво улыбнувшись, Миляш спряталась за спину матери и тихо ответила:

— Совсем нет.

— Ну вот, — еще шире улыбнулся Мунир. — Видишь, Хадия апай, совсем не боится меня твоя дочь. Ну что, в дом-то пригласите гостя?

Открыв заваленные камнями ворота, Хадия пригласила гостя в дом. Почему-то он сразу ей показался симпатичным. Может, оттого, что она давно уже не видела людей? Да нет, действительно было в нем что-то располагающее к себе, и совсем он не был страшным и пугающим. Нормальный парень, симпатичный. Вот только что-то скрывает, это Хадия сразу почувствовала, только виду не подала. Ну да мало ли что у человека в жизни произошло? Если он от людей ушел, еще совсем не обязательно, что дурной человек. Такый ведь тоже от людей прятался, были на то причины…

* * *

Прошло уже много дней с тех пор, как Мунир поселился у них на хуторе, счет уже пошел на месяцы. Как было заведено у Хадии с Миляш, накосили сена, выкопали картофель. Насушили и насолили грибов, собрали скот на подворье, а часть скотины забили на мясо. Заготовили дрова на зиму. Мунир работал, не покладая рук.

И не только ради того, чтобы понравиться приютившим его хозяевам, видно, что парень трудолюбивый, никакой работы не боится, все делает в охотку и с душой. Кроме того, Хадия всем своим существом, интуицией женской, чувствовала, что Мунир проявляет к Миляш неподдельный интерес. Приглянулась ему стройная и красивая Миляш.

Однажды он откровенно об этом заговорил:

— Хадия-апай, а что если мы с Миляш поженимся?

Посмотрев на присутствующую здесь же дочь, Хадия заметила, как дрогнули и затрепетали ресницы девушки. Чувствовалось, что для нее этот разговор не является неожиданным, видно, уже обсуждали это, и дочь явно не против такого предложения. И все же, прежде чем что-либо ответить, Хадия строго сказала:

— Мунир, прежде чем услышать от меня ответ, расскажи-ка как на духу: чей ты будешь, почему пришел сюда из Асаная? Какой грешок на тебе числится, или, может, преступление какое совершил? Ты ведь говорил, что в армии служишь, сейчас в отпуске. Но ведь отпуск не может длиться так долго? С виду ты парень вроде подходящий, но ведь не козу тебе отдаю, а родную дочь.

Закурив, Мунир задумался, затем сказал:

— Расскажу, что ж скрывать…

И поведал свою историю во всех подробностях. Оказался он единственным сыном женщины по имени Зубайда, живущей в Асанае. Почти одновременно с отцом был отправлен на фронт, воевал в каком-то Крыму за город под названием Севастополь. Был тяжело ранен, лечился в госпитале. Когда пошел на поправку, дали отпуск на несколько дней. Приехал домой, а мать в безутешном горе: погиб на фронте отец. Мать слезно просила его схорониться, не возвращаться на фронт, чтобы живым остаться. Она же и присоветовала прийти сюда, на помещичий хутор, о котором многие в Асанае уже стали забывать и говорили о нем как о какой-то легенде: то ли есть он, этот хутор, то ли существует только в рассказах стариков. Мунир поначалу и не думал следовать совету матери, ведь это же преступление в военное время. Но как-то так само собой получилось, что вместо райцентра ноги его привели сюда, на хутор.

Долгими зимними вечерами слушали Хадия с Миляш рассказы Мунира. Именно из его рассказов они и узнали много того, чего доселе знать не могли. Из его повествований в их сознание вошли неведомые прежде имена Ленин, Сталин, которые, по их разумению, были новыми царями. Узнали они и такие понятия, как немецкие фашисты, Германия, самолет, танк и многие другие, от которых с непривычки голова кругом шла. Только теперь Хадия с Миляш стали осознавать, какие же они темные, как сильно они отстали от жизни в своей глухомани, в то время как в большом мире произошли немыслимые перемены…

В один из вечеров, когда Хадия уже легла спать, Мунир с Миляш сидели за занавеской и разговаривали.

— А ты на фронт не уйдешь? — услышала Хадия голосок Миляш.

— Ушел бы, — отозвался Мунир, — но…

— Что? Война закончилась?

— Нет, война не закончилась.

— Откуда знаешь?

— Да уж знаю.

— Ты в эту штуку смотрел?

Эту штуку, черную, тяжелую, Мунир называет «трофейный бинокль». Хадие нравится бинокль, она любит подолгу рассматривать через него окрестности, тогда каждое дерево, каждый пенечек кажутся близкими, только руку протяни…

А молодые вдруг замолчали, потом перешли на горячий шепот. И… Расслышав звуки поцелуя, Хадия поспешно натянула на голову одеяло.

Внук!

Осенью сорок третьего года, в самый полдень, солнце над хутором засияло особенно ярко: родился ребенок! Мальчик! Хадия, обращаясь к Всевышнему, творила ему благодарение за то, что у нее появился внук и она теперь бабушка. Она будет оберегать его от всех напастей.

— В пище у малыша недостатка не будет, — часто повторяла Хадия, — зерно посеяли и урожай добрый собрали. Слава Аллаху, проживем.

Эти слова она произносила не при дочке, которая еще не оправилась от родов, не при зяте, который ходит по хутору словно пьяный, со смешанным выражением радости и озабоченности на лице, не при ребенке, который безмятежно спит. Говорит она сама с собой, наедине, вознося хвалу Всевышнему за то, что не обделил их своей милостью, дал такую радость в дом, поддержал добрым урожаем, и малыш не повторит историю своей матери, выросшей в темной пещере впроголодь.

На долю Хадии нет-нет да и выпадали счастливые минуты в жизни, их немало еще будет впереди. Но событие, равное этому, вряд ли повторится когда-нибудь. Не оборвался корень рода-племени, обитающего на хуторе, не иссякли его истоки…

* * *

Едва научившийся ходить ребенок прутиком отгоняет птиц, которые налетают на корм, предназначенный для гусей. Хозяин, сразу видно! Каждый из троих обитателей хутора окликает его по-своему.

— Аюхан! — зовет его бабушка.

— Махмут! — кличет отец.

— Малыш! — обращается к нему мать.

Мальчик, не раздумывая, бежит в бабушкины объятия. Это у него давно: как только оторвался от материнской груди, сразу же прикипел сердцем к бабушке. Они даже спят вместе, — прямо не разлей вода. А что касается разных имен, то получилось это так.