Кровь хищника - Страница 22

Там все осталось по-прежнему, как и оставила перед уходом Хадия. Ни одна живая душа, ни зверь, ни человек, не проникли в пещеру в их отсутствие. Когда они вышли из пещеры, Хадия откашлялась, чтобы скрыть глубокое волнение, и обратилась к дочке, на лице которой лежала печать глубокой задумчивости:

— Дочка, вот это и есть твой родной дом. В этой пещере ты появилась на свет, здесь мы с тобой прожили две зимы.

— Ой, мама, — вздохнула Миляш, — до сих пор не могу поверить твоим рассказам до конца. Неужели в этой убогой пещере ты меня родила и растила?

— Теперь, когда увидела своими глазами, веришь?

— Теперь верю…

На полянке, где стоял шалаш Такыя, Хадия развела костер возле большого плоского камня, вскипятила чай. Сам шалаш давно прогнил от дождей и талого снега, развалился, а вот камню ничего не делается… Отпив крепкого чая, Хадия сказала дочери:

— Доченька, нынче же пойдем к Трехглавой горе. Там отец твой зерно схоронил, нам оно ох как сейчас пригодится.

О том, что зерна могут и не найти, говорить не стала, чтобы не пугать Миляш заранее. Сама, конечно, не была уверена, что поиски увенчаются успехом, но очень надеялась. Рассчитывала на интуицию и чутье лесного человека. Да и Такый должен же был оставить какие-то приметы, по которым потом сам рассчитывал найти схрон. Ну а если нет… Думать об этом не хотелось. Значит, зря шли, и угроза голода станет еще реальнее…

Они прошли до горы уже значительное расстояние, когда зоркий глаз Хадии заметил на отдельных стволах сосен зарубки. Неужели же нашли? Ага, так и есть! Лес пошел реже, и на каждой десятой, пятнадцатой сосне отчетливо были видны старые затесы. Остановившись, Хадия внимательно осмотрелась по сторонам. В одном месте из склона горы выпирали камни, и под ними лежало дерево с вывороченными корнями. Откуда оно? Ведь не ветром же надуло. Нет, не зря люди прозвали Хадию Уктаевой кикиморой, она тут же смекнула, в чем дело. Когда подошла ближе, ее предположение оправдалось: корневищем дерева завален вход в пещеру. С трудом они с Миляш отодвинули тяжеленный ствол в сторону и протиснулись внутрь узкой пещеры. В дальнем углу был сооружен добротный бревенчатый сусек, без единой щелочки, с толстой крышкой. И до самого верха наполнен пшеницей, мешков пять или шесть, если не больше. Хадия с Миляш до отказа набили зерном мешки, так, что с трудом подняли на плечи, и пошли в обратный путь. Когда они прошли вброд реку, Хадия обернулась к Уктау и громко сказала:

— Ты мне заменила отца и мать, благодатное пристанище, сколько раз ты спасал от гибели меня и мою дочь. Спасибо тебе! Живи тысячу лет, живи вечно.

Низко поклонившись горе, Хадия еще какое-то время постояла молча, прощаясь. Миляш не удивилась словам матери, не удивилась ее обращению к горе как к живому существу. Она и сама — дитя природы, и для нее Уктау действительно существо живое, которое слышит и видит, и все понимает…

И еще пять раз мать с дочерью ходили на Уктау. Если уж открыли ларь, надо было перенести все зерно, чтобы оно не пропало, чтобы его не растащили птицы и звери или случайные люди. Только после того как последнее зернышко оказалось в закромах на заимке, Хадия успокоилась. Теперь голодная смерть им не грозит.

* * *

…Приходили и уходили годы, похожие один на другой, как близнецы. В осколке зеркала, оставленном Анфисой, Хадия каждый день видела свое отражение, замечала каждую морщинку на лице, каждый седой волос на голове. Но это не беспокоило ее слишком сильно. В теле еще ощущалась гибкость, в руках еще доставало сил, чтобы содержать хозяйство, себя и дочь. По сути, она еще молодая женщина. Сердце ее волновало будущее дочери. Миляш вступила в пору расцвета и девичьей зрелости. Она превратилась в стройную, изящную девушку с красивым лицом. И волосы у нее густые, смоляные, с отблеском воронова крыла. Как у Такыя… Только вот течет в ней кровь не Такыя, милого сердцу, а того зверя Махмута…

* * *

В глухой чащобе, на хуторе, забытом Аллахом и людьми, жили-поживали два человека: мать и дочь. Можно было подумать, что на всем белом свете не найдется человека, который бы забрел на этот хутор. Можно подумать, что от Асаная до хутора не сутки, двое-трое пути, а как до сказочной горы Каф. На самом деле никому не было никакого дела до Хадии с Миляш: на страну обрушилась война. Жители Асаная не успели даже убрать небывалый урожай 1941 года, когда все мужское население было мобилизовано на войну — защищать от немецко-фашистских захватчиков неизвестную хуторянам страну под названием Советский Союз.

Гость

Лето 1942 года для Хадии с Миляш ничем особенным не отличалось. Не получали они ни повесток, ни писем-треугольников, ни похоронок. В один из тихих июньских дней, когда солнце перевалило за полдень, они с туесками отправились за ягодами на Крутую гору. Ее склон в виде длинной луковицы уходил в сторону Асаная. Если туда смотреть, на душе становится тоскливо. Но Хадия все равно не могла не смотреть туда и глядела в направлении села до тех пор, пока в глазах не начинало рябить. В какой-то момент ей показалось… Или же не показалось?! Вздрогнув, женщина прищурилась, чтобы хоть немного прекратилась рябь в глазах, присмотрелась и… не поверила своим глазам! Из леса появился человек!

Окликнув Миляш, которая неподалеку собирала ягоды, Хадия в двух словах объяснила дочери ситуацию, и обе стремительно зашагали в сторону хутора, прочь, подальше от чужака, который неизвестно с чем пожаловал. Прибежав на хутор, наспех собрали кое-какие пожитки и спрятались в землянке от греха. Окна в доме закрыли ставнями, заперли дверь и ворота двора. Может быть, этот человек и не зайдет на хутор, но меры предосторожности не будут лишними, рассудила Хадия, имевшая уже горький опыт.

Они просидели в землянке остаток дня и всю ночь, гадая: что там происходит наверху? Дымом пожара не пахло, шума погрома тоже не было слышно. И это хорошо. Если и зашел чужак на хутор, тот хоть разорением не занимается. Сгорая от любопытства, Хадия пересилила свой страх и решила выйти из землянки, проверить: что там наверху? Пригнувшись, она пробралась к забору, осторожно заглянула через щель во двор и чуть не упала от неожиданности: на крыльце дома сидел молодой мужчина и спокойно дымил табаком! Рядом лежал битком набитый походный мешок. Ворота были не отперты, видно, нежданный гость сиганул прямо через забор. И дверь в дом не открыта. Неужели так и ночевал прямо на крыльце? Надо же, не решился входить в дом без хозяйского приглашения! Хадия чуть было не крикнула: «Ты кто?!», но вовремя прикусила язык. Долго наблюдала за пришельцем, будучи им незамеченной. А тот, посидев, обошел дом вкруговую, осмотрел двор и снова преспокойно уселся на крыльцо, видимо, твердо решив дождаться хозяев. Создавалось впечатление, что он и вовсе не собирался уходить отсюда. Понаблюдав за чужаком еще какое-то время, Хадия вернулась в землянку. Миляш засыпала ее вопросами, и Хадия вынуждена была рассказать дочери о том, что видела. Миляш, не без дрожи в голосе, спросила:

— Он страшный?

— Нет, дочка, он не страшный.

В этом Хадия была уверена. Чужак, сидевший на крыльце, и впрямь не вызывал у нее чувства тревоги или испуга.

— Я его тоже хочу видеть, мама.

— Завтра, дочка, завтра, — ответила Хадия. — Давай сегодня не будем выходить отсюда. Кто его знает, что за человек. А может, еще и уйдет? Нам спокойней будет…

Как только рассвело, обе крадучись пошли к дому через заросли конопли. Мужчины на крыльце не было. Хадия даже вздохнула с облегчением. Был и ушел, и ладно. Не надо им здесь чужаков. Жили столько лет одиноко и спокойно, проживут и дальше. Однако, посмотрев на Миляш, украдкой вздохнула, понимая, какое это для дочери разочарование. Ведь человек же, другой, из большого мира! А Миляш вдруг улыбнулась, ткнула мать кулачком в бок и молча указала глазами на крыльцо. Рядом с крыльцом, на земле, лежали поначалу не замеченные Хадией мешок и стеганка. Хадия даже вытянула голову, чтобы получше осмотреть подворье, и вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав прямо за спиной незнакомый голос: