Кровь ангела
(Мистическо-агитационная фантастика Первой мировой войны. Том I) - Страница 5

— Нет у меня к тебе жалости!

С этими словами Матюрен замахнулся ножом, но не попал в Ленца — было слишком темно.

— Где ты, изверг? Убийца и шпион!

— О, сжалься, сжалься!

В это время раздался оглушительный удар грома, и молния ударила в одинокое дерево и расщепила его.

Тот же удар молнии попал в графа Ленца. Матюрен чудом избег смерти.

Он остался невредим — его только оглушило.

— Божий суд, — прошептал юноша, придя в себя. — Бог не хотел, чтобы рука честного бельгийца обагрилась кровью!

Сообщ. Эжен.

Роту расквартировали в деревне, а я решил переночевать в замке.

Замок был давно необитаем, и про него ходили дурные слухи. Хозяин замка был казнен еще в прошлом столетии за какое-то политическое преступление, а его молодая жена, наследница разоренных имений, вела очень замкнутый образ жизни и умерла в одной из башен, покинутая даже прислугой. Замок опустел. Крестьяне расхитили «остатки прежней роскоши», разобрали даже изразцовые печи. И теперь во многих крестьянских халупах были изразцы.

Однако в башне, где умерла графиня, оставался еще не тронутым ее портрет.

Говорили что-то про лунные ночи, когда тень графини якобы выходит на балкон, любуется голубой плесенью на пруде и до рассвета слушает соловьев.

Я не мог отказаться от желания проверить эту легенду личным опытом и к одиннадцати часам ночи очутился в башне.

Башня значительно сохранилась. Стены были необычайно толсты и, вероятно, заключали в себе тайники. Дверь на балкон была разбита, но еще держалась на одном шарнире и оттого грохотала при каждом порыве ветра.

Осветившись, я заметил и портрет графини. Это была типичная немочка — голубоглазая и пышная, но со странно противоречивой складкой между бровей. Алые губы, казалось, улыбались, а под бровями зрела смутная угроза…

Очень живо были нарисованы ландыши на груди красавицы. И на мгновенье я как бы уловил их аромат.

Время подходило к двенадцати. Я положил около себя револьвер, погасил ночник и завернулся в походное одеяло.

Ночь была лунная. Из сада доносились какие-то ропоты. Дверь скрипела и по стенам бились летучие мыши. Я задремал.

Не знаю, сколько прошло времени, час или более, но, несомненно, была самая глухая ночная пора, когда я внезапно проснулся.

В башне было изумительно светло. Луна стояла над самым балконом: полная, волоокая. А на той световой черте, которой пересекался пол башни от двери балкона и до моей постели, стояла теперь знакомая мне по портрету фигура владелицы замка…

Я не верил в привидения. Но когда я заметил, что на стене чернеет только одна пустая рама, я почувствовал себя несколько смущенным. А затем в душу мою заползла и тревога.

— Что вам угодно? — спросил я. Голос мой едва прозвучал в тишине.

Женщина придвинулась, как бы поплыла ко мне и губы ее затрепетали…

— Я принесла вам цветы, — сказала она. — О, это прекрасные ландыши! Мне прислал их мой муж с эшафота… Я тотчас же призвала художника, и он увековечил меня вместе с этими цветами. Но вы — мой любимый! Я давно вас ждала и сохранила эти цветы для вас. Вот, посмотрите…

Она отколола цветы от корсажа и продолжала продвигаться ко мне все тем же беззвучным шагом.

— Я знала, что вы придете… — говорила она. — Нам известно, что Габсбурги окончат неблагоприятно. Империя распадается. Но я решила принести свои цветы первому из победителей, который переступит порог этой башни. Эти цветы приносят счастье. Скажите, где ваши батареи, и я насыщу их ароматом этих цветов… только — частность, и я перекину их обаяние туда…

Но в это время, как она говорила эти слова, я заметил, что револьвер мой уполз под складки ее газа…

Это обстоятельство и озадачило меня и вместе с тем отрезвило: у меня явились подозрения.

— Но я вас люблю… — нежно продолжала она, — люблю, люблю…

Я резко отодвинулся, красавица вздрогнула и в глазах ее мелькнул испуг…

— Руки вверх! — крикнул я.

В эту же секунду дуло револьвера коснулось моей щеки. Но я уж рассчитал движение, увернулся, и пуля не коснулась даже моих волос.

Гулко загремело эхо выстрела, и оно было услышано внизу.

Тем временем я выбил из руки «привидения» револьвер и вцепился в ее шевелюру… Увы, это роскошное руно оказалось только париком! А в моих руках крутился очень юркий и проворный юноша…

— Ахх, ты… — раздалось около моего уха, — и мой бравый денщик окончательно растянул молодца.

Я поднялся. Неизвестного связали. И через несколько минут он обратился в юного немецкого лейтенанта.

— Фон Шпехт, — отрекомендовался он на допросе.

Он был очень юн, грациозен и мал ростом. На лице его еще лежал грим…

— Кто это вас научил такой симуляции? — спросил я.

Лейтенант высокомерно взглянул на меня и ответил:

— Отечество!

Однако, разговаривать было некогда, да и не о чем: фон Шпехт оказался шпионом.

После соблюдения обычных формальностей, с ним было поступлено так, как этого требуют законы войны.

Портрет графини я взял себе и теперь он мне напоминает, чем окончилась моя первая встреча с «привидением»…

Вы говорите, что война ужасна. Ужасна морем крови, ужасна извергаемыми из ее грозной пасти грудами человеческих обломков?

— Вы совершенно правы.

— Но все-таки война — замечательная вещь. Побывав в ее железных когтях, многое начинаешь ценить значительно выше, чем делал это до тех пор, на многое начинаешь смотреть спокойнее и проще.

Возьмите хотя бы современную культуру. Ложась ежедневно на мягкую постель, обедая в хорошем ресторане, вы знаете только десятую часть цены этих прелестей. Даже меньше того. Вы так привыкли к комфорту и удобствам, что совершенно не умеете их ценить. Совсем другое дело, когда волны культуры охватят человека после скитания по боевым полям, после длинного периода жизни в самых первобытных условиях. Уверяю вас, что даже лампа — простая кухонная лампа, сменившая, наконец, свечу, — покажется тогда перлом совершенства.

Возьмите, с другой стороны, смерть с ее мрачными аксессуарами. Ведь мысль о ней пугает мирного обывателя, а зрелище траурной процессии способно надолго испортить ему настроение. Но вы даже представить себе не можете, как просто, как спокойно начинаешь смотреть в глаза смерти, когда встречаешься с ней по несколько раз в день. Около вас падают, корчатся и умирают; вас даже забрызжет вылетевшим мозгом или хлынувшей кровью, но вы не обращаете на это ровно никакого внимания.

Кончается бой. Павших собирают, стаскивают в общую могилу. Перед вами сотни неподвижных голов, рук и ног, быстро исчезающих под падающими комьями, но вам так же жутко, как при виде щей, закипающих в походной кухне…

Многие ли из вас отважатся пройтись глухой ночью за город, перелезть через ограду кладбища и погулять среди пристанища бренных останков человека?

— Не думаю!

— Недаром повседневщина видит подвиг в поступке какого-нибудь взбалмошного юнца, рискнувшего прибить ночью записку к условленному кресту. Как вам понравится, что то же кладбище, мимо которого вы стараетесь пройти возможно быстрее, силясь направить мысли в другую сторону, война может сделать приятным и желанным? А, между тем, война очень способна на такие шутки…

Вы, конечно, знаете Манчжурию по рисункам, по описаниям и понаслышке. Это почти сплошная нива, усеянная острыми стеблями сжатого гаоляна и почти лишенная деревьев. Трудно представить себе, как стремились в этой стране войска расположиться на незапаханных и усаженных деревьями кладбищах, где они находили тень и сухую гладкую почву.

Вы думаете, что близость страшных мертвецов, лежащих на небольшой глубине с загадочно темнеющими глазными впадинами и оскаленными зубами, вселяла в кого-нибудь беспокойство и трепет?