Кронштадт-Таллин-Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг. - Страница 2

Предложение было настолько неожиданным, что я долго не мог ничего определенного ответить и обещал подумать.

На прощание Игорь Львович подарил мне с дарственной надписью «Балтийскую трагедию», вышедшую в одном томе с несколько измененным названием: «Трагедия на Балтике. Август 1941 г.» и несколько небольших книжек – воспоминаний балтийцев, которые должны были вдохновить меня на «творческий подвиг»: «Повесть о «Сильном». (Б. Лебединский), «Морские дороги» (В. В. Правдюк), «Записки офицера флота». (А. Керенский). Но авторы этих книг в 1941 г. были молодыми моряками – командирами БЧ, старпомами, командирами кораблей. А я? К началу войны мне было только 16 лет и 5 месяцев. В какие планы командования я мог быть посвящен? Правда, с мостика корабля, где было мое рабочее место – боевой пост, видно было вокруг на многие мили. И все команды и решения командования судном слышал из первых уст.

Теперь, как только оставался один в дороге, в транспорте, в памяти невольно возникали картины далекого прошлого. Как в кино повторного фильма проплывали различные эпизоды, свидетелем или участником которых я был, возникали фигуры и лица командиров и товарищей – живых, хотя большинство из них уже ушли из жизни. Эти картины прошлого дороги и интересны мне. А будут ли они интересны еще кому-нибудь? Конечно, они могли всколыхнуть память тех, кто тоже был в то время где-то рядом, был в переходах в одном караване, служил в то же время на другом корабле, который стоял где-то рядом у стенки и т. д. Но много ли таких однополчан осталось в живых? Тем, кто прошел войну, уже под восемьдесят, а то и больше.

Но другой голос говорит, что у этих ветеранов, может быть, остались дети и внуки, которым, наверное, интересно и приятно будет увидеть в книжке фамилии своих отцов или дедов, узнать, где они воевали, чему были свидетелями. Ведь нередко, когда дети и внуки почти ничего не знают о прошлых годах, в том числе и о военных, своих родителей и других «предков». А когда возникает интерес, бывает уже поздно.

В 70-80-х годах я неоднократно участвовал в дни празднования Дня Победы во встречах со школьниками в ряде школ Подмосковья, Калининградской области, с молодыми моряками и офицерами в г. Балтийске (бывшем Пиллау), и всегда оставалась неудовлетворенность этими «мероприятиями». Парадные речи, официальные встречи, а для душевных разговоров с ребятами времени обычно не оставалось…

Фамилии некоторых друзей и товарищей, сослуживцев удивительно крепко врезались в память и за 55 лет не стерлись. Но многие, увы, забылись. Обращаться в Центральный военно-морской архив хлопотно. Дадут ли списки личного состава? Сколько на это уйдет времени? Но ведь кое-что могут напомнить мои личные дневниковые записи тех лет. Не очень регулярные, часто очень краткие и неизвестно где находящиеся. Ведь уже после войны было десятка три переездов с места на место, из одного города в другой, с квартиры на квартиру. Только за 6 лет учебы в Ленинграде в Военно-морской медицинской Академии сменил 9 хозяев, у которых снимал комнату или угол.

Но вот тщательные «археологические раскопки» в своих более поздних архивных материалах дали неплохой результат: найдены 15 блокнотов и тетрадей. Некоторые с подробными дневниковыми записями с июня 1941 по 29 апреля 1945 г. 4 дневника – тетради с подробными записями отсутствовали (с 7.07 по 27.08.41 г., с 12.11.41 по 10.01.42 г., с 9.02 по 25.03.42 г. и с 21.04 по 7.07.42 г.). Может быть, в августе 42 г, когда большая часть команды была направлена в создаваемые заградительные батальоны, наш старшина батареи изъял некоторые дневники за 42 год, т.к. в них я несколько раз очень нелестно о нем там писал. А он дневники мои читал, и по его докладу старпому я был как-то арестован, а затем дважды доставлялся к следователю Особого отдела. Но там мне дневники вернули.

А может быть, часть дневников затерялась у тетки в блокадном Ленинграде, которой я в августе 42 г. отнес их, уходя с корабля.

Так или иначе, но теперь их уже не найдешь.

В моем военном билете начало военной службы указано с 5 июля 1941 г. Первые две недели войны, точнее с 25 июня, в мой послужной список не вошли, т.к. ничьими письменными приказами меня никуда не назначали, и до 29 июня были только устные приказания незнакомых мне командиров, коим я попадал на глаза. И лишь с 30 июня, когда я с группой краснофлотцев с Либавы прибыл из Пскова в Ленинградский флотский полуэкипаж, меня впервые стали включать в списки прибывших и убывших, записывая со слов фамилию, имя, отчество, год рождения (к своему я прибавлял три года), специальность (назывался сигнальщиком), с какой части (указывал Военморспецшколу). Все со слов, не спрашивая даже документы. Да, похоже, их тогда почти ни у кого и не было.

В 1961 г., когда я вставал на учет в военкомате Мытищинского района Московской области, на вопрос полковника-военкома: «Каким военкоматом Вы были призваны?» я ответил: «Никаким, я ушел добровольцем на флот». На что выслушал четкое разъяснение- возражение: «У нас в стране на военную службу приходят, в том числе и добровольцы во время войны, только через военкоматы». «Ну, пишите Пушкинским», – сказал я.

Теперь, спустя 40 лет, могу покаяться перед этим полковником- военкомом, что сказал ему неправду. Пушкинский военкомат к моему появлению в рядах военно-морского флота не имел никакого отношения.

Память, конечно, не могла сохранить во всех деталях события первого официального дня моей морской военной службы, но в моем дневнике они, оказалось, изложены довольно подробно. Очень любопытно было самому прочитать записи 55-летней давности. И стало стыдно за себя – каким же нахальным самонадеянным мальчишкой показал я себя в первый же день! И удивительно, как это командир не списал меня сразу же обратно на берег?

Конечно, теперь можно было бы «причесать» записи, исправить ошибки, стиль. Ведь писал-то ученик 9 класса, и по русскому языку была не пятерка», это точно, но я решил оставить все дословно. Только маленькое пояснение: 5 июля начались для меня в Кронштадте, в Балтийском Флотском экипаже, в который меня с группой краснофлотцев доставили накануне из военного городка в Ораниенбауме. И еще деталь: после дневниковой записи за 2 июля приписка: «Много воды утекло. Сегодня 1 сентября, а я так и не докончил дневник. Постараюсь восстановить кое-что в памяти по кратким записям в блокнотиках». И далее следует на 13 страницах мелким, довольно разборчивым почерком, перьевой ручкой записи событий, виденных мною 3, 4, 5 и 6 июля. Начну с первого официально зафиксированного дня начала моей военно-морской службы – с 5 июля. Сокращенные в дневнике названия кораблей, пунктов раскрыты в скобках.

«Как новоприбывших разбудили в 7 ч. Позавтракали и на комсомольское собрание в ленкомнату. Нас, комсомольцев и партийных, человек 30. Какой-то политрук у каждого осматривает, проверяет комсомольские и партийные документы. До меня еще не скоро. Я боюсь, что ему мой год рождения покажется подозрительным, но тот лишь немного удивился, но ничего не сказал.

Только кончил политрук просмотр документов, заходит посыльный и спрашивает разрешения вызвать двух человек.

– Радист, старшина 2 старший Кожин, есть? – Молчание.

– Сигнальщик, краснофлотец Трифонов, есть?

– Есть! – отвечаю.

– Владимир Иванович?

– Так точно!

– Идемте за мной!

Я спрашиваю у политрука разрешения выйти и выхожу. Спрашиваю у посыльного, куда это меня. Говорит, что не знает, велит взять вещи и обождать во дворе.

Выхожу во двор и сажусь на скамейку, а посыльный пошел искать радиста Кожина. Наконец нашел его и подвел ко мне. Невысокого роста, коренастый, с суровым лицом, светлыми короткими волосами, в запыленных ботинках и брюках, в измазанной суконке с двумя полосками на рукаве и без головного убора он сел рядом и начал спрашивать меня, с какого я года, специальность, где служил и по какому году.