Кризис сознания: сборник работ по «философии кризиса» - Страница 14

В материалистической диалектике, где свобода понимается совершенно иначе, эта парадигма не работает. Это не вопрос позиции — запрета, терпимости или признания — которую занимают языки по отношению к телам. Это вопрос знания того, как тело — с помощью языков — участвует (и участвует ли) в исключении истины.

Мы можем выразить эту мысль так: быть свободным — это не вид отношений между телами и языками, но непосредственно объединение (с истиной).

Это означает, что свобода предполагает, что в мире появляется новое тело, истина-тело. Субъективные формы объединения, возможные благодаря этому новому телу, определяют нюансы свободы. Свобода не имеет ничего общего с возможностями обычного тела, живущего по законам некоторого языка. Свобода — это активное участие в последствиях нового тела, которое всегда выходит за пределы моего тела. Истина-тело принадлежит к одному из четырех великих исключений: к любви, политике, искусству или науке; свобода, таким образом, — это не категория примитивной жизни тел. Свобода — категория интеллектуального новшества, не внутри, но за пределами обычной жизни.

Для демократического материализма категория жизни является основополагающей, и мы должны подвергнуть критике это сбивающее сегодня с толку понятие: «жизнь».

«Жизнь» и все, что ей сопутствует («формы жизни», «составляющие жизни», «искусство жизни» и т. д.), — главный символ демократического материализма. На уровне мнения, «преуспеть в жизни» — единственный императив, который сегодня понятен всем. Это происходит потому, что «жизнь» обозначает любую эмпирическую взаимосвязь между телами и языком. И, вполне естественно, принципом жизни оказывается то, что генеалогия языков должна соответствовать силе тел.

Все, что в демократическом материализме называется знанием или даже философией, — это всегда смесь генеалогии символических форм и виртуальной (или желающей) теории тел. Именно эта смесь, систематизированная Фуко, которую можно назвать лингвистической антропологией, и является сегодня, в эпоху демократического материализма, доминирующей формой знания.

Означает ли это, что материалистическая диалектика должна отказаться от любого использования слова «жизнь»? Моя мысль скорее заключается в том, чтобы вынести это слово в центр философского размышления в виде систематического ответа на вопрос «Что значит жить?».

Но, чтобы сделать это, мы, очевидно, должны проанализировать то значительное, имеющее обратную силу давление на само определение слова «тело». Давление вызывается пресловутым «а кроме того…» истин.

Самая главная задача философии сегодня — дать новое определение телам, понимаемым как тела истин, или субъективизируемые тела. Это определение предотвратит их захват гегемонией демократического материализма.

Тогда и только тогда будет возможно предложить новое определение жизни. Это определение будет в общих чертах приближаться к следующему: жить — значит последовательно принимать участие в организации нового тела, которое способствует исключительному творению истины.

Решение проблемы тела в сущности заключается, я напоминаю, в проблеме явления истин. Поэтому ее решение — это ужасная работа. Мы должны полностью объяснить возможность возникновения чего-то нового в старом мире.

Только исследуя общий характер многообразия в мире, подвергая анализу саму категорию «мира», мы можем надеяться узнать, что такое эффективность явления, и затем определить, в чем заключается уникальность тех феноменальных исключений, каковы по способу своего явления и развертывания новые истины. Только после этого мы сможем определить новые возможности жизни в нашем заброшенном мире.

Можно утверждать, что вопрос, от которого зависит исключение, — это вопрос объективности. Истина, которая как субъект формализует свое активное тело в данном мире, не является чудом. Истина существует среди объектов мира. Но что такое объект? В определенном смысле, нам нужно найти новое определение объекта, и это мой самый сложный и оригинальный аргумент, поскольку, с новым понятием объективности, можно прояснить парадоксальный статус существования истины.

Решительно невозможно изложить здесь идею этого сложнейшего проекта, сталкивающего меня с великими попытками Канта и Гуссерля. Это синтез математического формализма и дескриптивной феноменологии.

Но вы можете понять, что стезя материалистической диалектики создает контраст между, с одной стороны, сложностью материализма (логика явления, или теория объективности) и, с другой стороны, интенсивностью диалектики (живое объединение с новой истиной). Это контраст между тем, что я называю, следуя за Гегелем, Большой Логикой, и ответом на вопрос: «Как мы на самом деле должны жить?» Этот контраст и есть сама философия…

Здесь мы можем дать только идею программы для этого философского предприятия.

Когда вы владеете большой логикой, реальной теорией явления и объективности, можно исследовать вопрос изменения. Особенно вопрос радикального изменения, или события. Эта новая теория изменения ничем не похожа на теории изменения Ницше, Бергсона или Делеза. Настоящее изменения — не становление, но разрыв, чистая дискретность. И ее самое важное последствие — то, что разнообразие, которого не было в мире, вдруг появляется максимально интенсивно. Новое тело — объект, который поддерживает и дает направление локальным последствиям этого изменения. Это логический набор творческих практик.

Но как можно дать общее описание возможностей истины-тела?

Интуитивно понятно, что творческие практики связывают субъект с образами опыта, что дает решение проблем, которые раньше не осознавались. Язык, с помощью которого я предлагаю осветить процесс истины, — это язык точек в мире: придавая определенную форму новому телу, субъект истины имеет дело с точками мира, и истина переходит от одной точки к другой. Конечно, нам все еще нужно иметь четкое представление о том, что такое точка, на основе точных данных о явлении, объекте и изменении. Точка в мире — это нечто вроде ответственного решения; вы должны выбрать между двух возможностей. Первая — целиком отрицательная, она разрушит весь процесс истины, уничтожив новое тело. Вторая — целиком утвердительная, она укрепляет новое тело, проясняет истину, возвышает субъект. Но у нас нет никакой уверенности относительно этого выбора. Он делается наугад. Точка — это момент, который истина должна выдержать безо всяких гарантий.

Теперь у нас есть все, чтобы ответить на первоначальный вопрос: «Что такое тело?» — и таким образом нащупать линию раздела с демократическим материализмом. Тонкая часть этого построения там, где дается определение телам и событиям, и далее от точки к точке раскрывается проблема истины, организуя тело: все суммируется и проясняется. Во всем объеме существования миров — а не только в политическом действии — объединение с Истиной — это вопрос организации.

Направление движения: от теории явления и объективности к физике истин-тел, от логической структуры мира к исконной драме субъекта. Все это проходит через Большую Логику и мысль об изменении в радикальной форме события.

Все это определяет новое будущее самой философии. Философия должна выявить возможность истинной жизни. Как сказал Аристотель, наша цель — рассмотреть вопрос: «Как мы можем жить реально, то есть вечно?» И когда мы объединяемся с истиной-телом, мы фактически обретаем бессмертие. Как говорил Спиноза, мы экспериментируем с нашей вечностью. Но это всегда происходит после каких-либо событий — событий в политике, искусстве, науке или любви. Поэтому мы, философы, работаем ночью, после дня реального становления новой истины.

Я вспоминаю прекрасное стихотворение Уоллеса Стивенса «Человек, что-то несущий». Стивенс пишет: «Мы должны терпеть свои мысли всю ночь».

И действительно, такова судьба философа и философии: терпеть ежедневно, после дня творения, даже ночью, проблески идей.