Критические статьи, очерки, письма - Страница 151
Протестуя против жеманства и вычурности стиля эпигонов классицизма, Гюго ратует за простоту, выразительность, искренность поэтической речи, за обогащение ее лексики путем включения народных речений и неологизмов, ибо «язык не останавливается в своем развитии. Человеческий ум всегда движется вперед, или, если хотите, изменяется, и вместе с ним изменяется и язык». Развивая положение о языке как о средстве выражения мысли, Гюго замечает, что если каждая эпоха привносит в язык новые понятия, то «каждая эпоха должна иметь и слова, выражающие эти понятия».
Давая оценку языка классиков французской драмы, Гюго выше всех ставил Мольера, считая его величайшей заслугой то, что он пользовался в своих пьесах языком общедоступным и правдивым. Его стих, по мнению Гюго, непосредственно выражает суть явлений, «охватывает мысль, тесно сливается с ней».
Осуждая поэтов XIX века, слепо подражавших образцам классической трагедии и наводнявших театр бездарными сочинениями, Гюго, однако, признавал художественное значение произведений великих драматургов XVII столетия: «Чтобы убедиться в том, что природа нашей поэзии нисколько не препятствует свободному выражению всего правдивого, нужно изучать наш стих, быть может, не у Расина, а скорее у Корнеля или, еще лучше, у Мольера. Расин, этот чудесный поэт, элегичен, лиричен, эпичен; Мольер драматичен. Пора дать должную оценку тем нападкам, которым дурной вкус прошлого века подвергал этот изумительный стиль, и громко заявить, что Мольер — вершина нашей драмы не только как поэт, но и как писатель».
Гюго отстаивает в своем литературном манифесте обязательность стихотворной формы для драматических произведений, хотя, как известно, сам он нарушил выдвинутое им требование, написав прозой свои драмы «Лукреция Борджа», «Мария Тюдор» и «Анджело».
Обрушиваясь на поэтику классической трагедии, Гюго отвергает единства места и времени, несовместимые с художественной правдой. Схоластика, рутинерство и догматизм этих «правил», утверждает писатель, препятствуют развитию искусства. Однако он предлагает сохранить единство действия, как согласное с «законами природы» и помогающее придать развитию сюжета необходимую динамику.
Дух оптимизма, несокрушимая вера в победу нового, романтического искусства пронизывают «Предисловие к «Кромвелю». Автор призывает здесь не только к свержению дряхлого классицизма, связанного со старым режимом, но и обращается к публике, к народу с призывом поддержать истинных поборников романтизма.
Историческое значение «Предисловия к «Кромвелю» заключается в том, что Гюго нанес своим литературным манифестом сокрушительный удар школе классицизма, от которого она уже не смогла оправиться. Призывая к изображению жизни в ее противоречиях, контрастах, в столкновении противоборствующих сил, он по сути дела приближал искусство к реалистическому восприятию действительности. Требование введения в искусство колорита места и времени также давало возможность приблизить художественное произведение к жизненной правде, вывести его из заколдованного круга условных античных образов и сюжетов, которыми пробавлялись обычно писатели классицизма. Наконец, представление Гюго об изменчивости эстетической формы в связи с историческими условиями и его попытка дать определение различным направлениям в развитии искусства в связи с великими историческими эпохами внесли в понимание искусства известный, хотя еще и очень ограниченный, историзм, без которого не может быть достигнуто даже относительное приближение художника к жизненной правде. Основные положения романтического манифеста Гюго, вплоть до требования улучшить язык и расширить лексику художественного произведения, звучали в его время как требования глубоко новаторские, которые способствовали осуществлению революции в области французской литературы.
В предисловии к сборнику «Восточные мотивы», вышедшему в свет в январе 1829 года, Виктор Гюго продолжает развивать высказанные им в «Предисловии к «Кромвелю» поэтические принципы. Он выступает с требованием полной свободы для писателя, стремящегося отразить действительность во всем ее многообразии. Критике позволительно выносить суждения, как полагал Гюго, лишь в области формы, но она не должна ограничивать фантазию поэта, который по своей воле избирает сюжет и придает ему любой колорит, ибо «всё принадлежит искусству, все имеет право гражданства в поэзии». Объясняя свое обращение к теме Востока, он писал: «Восток, как мысль или как образ, занимает сейчас воображение и умы всех людей, и, может быть, автор неведомо для себя поддался общему увлечению». Следует отметить, что политическая ориентация Гюго, поскольку она проявилась в «Восточных мотивах», несомненно свидетельствовала о дальнейшей демократизации его общественных воззрений; поэт не верил больше в незыблемость монархических установлений; констатируя кризис политической системы европейских государств, он писал: «Востоку, быть может, еще суждено сыграть в скором времени заметную роль на Западе как для империй, так и для литератур. Достопамятная греческая война уже заставила все народы повернуться в эту сторону; кажется, что вот-вот рухнет равновесие Европы; европейское status quo, уже подгнившее и готовое рассыпаться, трещит со стороны Константинополя. Весь континент клонится к Востоку. Мы станем свидетелями великих событий. Быть может, старое азиатское варварство вовсе не лишено великих людей, как хотелось бы думать нашей цивилизации».
Среди печатаемых статей 30-х годов заслуживает особого внимания написанная сразу же после июльской революции 1830 года статья «О господине Довале», в которой писатель развивает уже высказанную им в «Дневнике революционера 1830 года» мысль, что революция в литературе есть «родная сестра революции в политике».
«Великое движение… происходит в нашем искусстве, — пишет Гюго. — Это движение, как мы не раз уже говорили, является лишь естественным результатом, ближайшим следствием великого общественного движения 1789 года. Это принцип свободы, который, укрепившись сперва в государстве и придав здесь всему иной вид, продолжает свой путь и, перейдя из мира материального в мир духовный, обновляет искусство так же, как обновил общество».
Гюго призывает молодое поколение принять участие в этом движении. «Вперед, молодые друзья! — пишет он. — Каким бы трудным ни делали нам настоящее — будущее прекрасно. Если хорошенько подумать, романтизм, который столько раз неудачно определяли, есть не что иное, как либерализм в литературе, — это и есть его настоящее определение».
Первое десятилетие существования июльской монархии было насыщено чрезвычайно бурными событиями, свидетельствовавшими о нарастании классовой борьбы во Франции. В литературной жизни страны происходил процесс размежевания борющихся группировок, который привел одних писателей в стан реакции, других — в лагерь широкого оппозиционного движения, направленного против буржуазной монархии Луи-Филиппа.
Виктор Гюго, как известно, пошел своим, особым путем. Это был путь сближения с народом, постепенный переход к демократическому мировоззрению, отчетливо выразившемуся в романе «Собор Парижской богоматери» и в драматическом творчестве. Однако этот путь был весьма противоречив и сложен; печатаемые в настоящем томе предисловия к лирическим сборникам «Осенние листья» (1831), «Песни сумерек» (1836), «Лучи и тени» (1837), «Внутренние голоса» (1837) свидетельствуют о тех сомнениях и колебаниях, которые переживал поэт в этот напряженный период истории Франции. Критическое настроение Гюго по отношению к современной ему действительности, прозвучавшее как в этих лирических сборниках, так и в предисловиях к ним, касается различных сторон общественной жизни и прежде всего проблемы социального неравенства, ставшей впоследствии одной из основных тем его творчества.
Примечательно, что прямая и непосредственная связь художественного творчества, даже такого сугубо личного, как лирическое, с событиями и обстоятельствами общественно-политической жизни для Гюго совершенно ясна; об этом он настойчиво говорит в предисловиях ко всем своим стихотворным сборникам; более того, самый смысл и пафос этих предисловий — в установлении и объяснении такой связи. «В наши дни бессмертные творения созданы великими и благородными поэтами, которые лично и непосредственно вмешивались в каждодневные волнения политической жизни», — пишет Гюго в предисловии к сборнику «Лучи и тени». Гюго открыто говорит о том, что его поэзия прямо или косвенно отражает текущий момент в жизни Франции и так или иначе от него зависит.