Криницы - Страница 2

Один малыш споткнулся, упал в воду. Поднявшись, испуганно огляделся и, видно, боясь, что достанется от матери, бросился к себе во двор. Рассмеявшись, дети тут же позабыли про своего трусливого дружка. Наиболее активной и ловкой группе ребят удалось построить довольно крепкую плотину, и запруженный ручей начал разливаться озерцом. Данила Платонович остановился неподалеку и с любовью набяюдал за хлопотливой работой детворы.

— Строители! — сказал он Раисе.

Но девушку мало занимали дети и их игра. Она была в том переходном возрасте, когда уже забываются детские игры, когда девочка считает себя взрослой и боится, как бы интерес к младшим не был истолкован как её несамостоятельность.

Она смотрела вперед. Навстречу им, не спеша и осторожненько обходя лужи и мокрую траву, шел по-городскому одетый мужчина: в светлой шляпе, в белом, чистом, старательно выутюженном пиджачке, под которым видна была ярко вышитая рубашка, в темно-синих бостоновых брюках и в белых туфлях.

Это был молодой человек, высокий, с мелкими чертами лица, которое можно было бы назвать красивым, если б его не портили глаза, глубоко посаженные под узким выпуклым лбом.

Здороваясь, он снял шляпу, взмахнул ею над склоненной головой. Рыжеватые волосы были зачесаны набок и прикрывали лоб: должно быть, он знал, что эта часть лица у него не из самых красивых.

— Склоняю голову пред мудростью и юностью, — без улыбки произнес он вместо, обычных слов приветствия.

Раиса сразу как-то оживилась.

— Виктор Павлович, знаете, Костянка чуть молния не убила! — сообщила она с детской непосредственностью.

— Молния? Да-а? Любопытно. Какого Костянка?

— Ну, Сергея Костянка.

— А-а, это у которого детей много?

Раисе стало обидно, что он не знает Сергея Костянка, и она сделала недовольную гримаску.

— Да нет же… механик МТС. Брат нашего Алеши K°стянка. — Она покраснела.

— А-а… тот… Любопытно…

Пока они разговаривали, Данила Платонович молча стоял, опершись на палку, и смотрел на детей.

На молодого учителя, который делал вид, что не знает, кто такой Костянок, он бросил косой взгляд.

Орешкин, должно быть, заметил этот взгляд Данилы Платоновича, так как, на полуслове прервав разговор с Раисой, обратился к нему:

— Новость, Данила Платонович! К нам едет…

Он начал это таким тоном, что Раиса не выдержала и со смехом закончила:

— …ревизор!

— Хуже… Новый директор школы.

— Это не новость, — ответил Шаблюк, перекладывая палку из левой руки в правую. — Должен же он был когда-нибудь приехать.

— Новость — что он уже в пути. Мне позвонили из районо, что выехал из райцентра.

— И вы идете встречать?..

— Я? Мне, дорогой Данила Платонович, не присуща черта, которая именуется «под-ха-ли-маж». — Он рассмеялся, довольный своей шуткой. — Я гуляю… после грозы… Озон… Роса…

— Ну, гуляйте, гуляйте. — И Данила Платонович быстрым шагом двинулся дальше.

Раиса, догоняя его, услышала, как старик ворчал:

— Озон… Роса… Позёр.

Сознание к Сергею вернулось ещё там, на усадьбе МТС, когда ему начали делать искусственное дыхание. Он не сразу понял, что с ним произошло. В памяти сохранилось, как он соскочил с машины и под проливным дождем побежал в контору, затем — огонь, такой же, как когда-то под Берлином, когда егo ранило и контузило разрывом тяжелого снаряда. Только увидев над собой озабоченное, испуганное лицо старой фельдшерицы Анны Исааковны, он догадался, что случилось. Когда его подняли, чтоб куда-то нести, Сергей запротестовал, но он не слышал, что говорили люди, только видел, как двигались их губы, не слышал шума дождя и даже не услышал своего собственного голоса — удалось ли ему сказать что-нибудь. Это встревожило его, и он, поняв, что дело неладно, отдался на попечение окружающих. Его на машине отвезли на медицинский пункт и уложили на диванчике в маленькой белой комнатке. Немного повеселев, Анна Исааковна сделала ему укол, дала понюхать нашатыря. После этого он почувствовал боль в голове. Наконец все вышли, и он остался один. Ему хотелось подняться и немедленно уехать в колхоз — отвезти запасную часть для комбайна, — для этого он и приезжал в мастерскую. Но в голове стоял страшный, шум, и он боялся вставать.

А может, это дождь шумит? Нет, дождь прошел. Весело блестят капли на листьях густой сирени, одна ветка которой протянулась в комнату, и падают на подоконник, на маленький столик, где стоят разные бутылочки и склянки.

«Её хозяйство», — подумал он с нежностью, и тут же его охватил страх. А что, если слух так и не вернется? И он никогда больше не услышит её голоса? Тогда конец всем надеждам и радостям в жизни… Глухой, инвалид… Нет, это проходит… Это должно пройти…

Сергей закрыл глаза. Уснуть бы и проснуться здоровым. Он полежал так несколько минут и вдруг почувствовал, что в ушах стало жарко, как будто вылилась из них вода, как это бывает после ныряния. И сразу же он услышал далекий голос, сразу узнал его. Он вздрогнул. Уж не бредит ли он? Случалось и раньше, что он так же вот слышал её голос, иной раз во сне, а то и наяву, когда один шел по полю или лежал где-нибудь на опушке, глядя в небо, и думал, думал о ней и о себе.

Голос приближался, крепнул. И Сергей, охваченный радостью, понял, что это не голос приближается, а возвращается к нему слух, Наталья же Петровна тут рядом, в соседней комнате, за прикрытой дверью.

— Ох, дайте мне воды, Анна Исааковна. Сердце, кажется, сейчас выскочит. Я так бежала!

— А зачем было бежать! Я все сделала, что нужно.

— Дайте, пожалуйста, полотенце, я вся мокрая…

Сергей приподнялся, забыв о боли в руке и голове, быстро оправил одежду, застегнул пуговицы. И больному ему хотелось перед ней быть в наилучшем виде. Но кто-то успел разуть его и не оставил ботинок, а он с утра ходил по полю, по пахоте, и ноги у него были пыльные и грязные. Сергею стало стыдно, и он не знал, куда девать ноги. Когда он заглядывал под диван, разыскивая ботинки, в комнату вошла Наталья Петровна. Он выпрямился, покраснел.

— Куда это вы? — удивленно и вместе с тем строго спросила она и решительно приказала: — Ложитесь! Ложитесь! — И взяв его за плечи, почти силой заставила лечь на диван.

Ей рассказали, в каком он состоянии, и Наталья Петровна, обрадованная, что он на ногах, нарочно шепотом спросила:

— Как уши?

— Слышу. Только вы на порог — и я сразу же услышал. — Он, видно, сам верил в такое чудо.

Анна Исааковна, вошедшая следом за врачом, молча вышла и неслышно закрыла за собой дверь.

— Напугали вы меня, — созналась Наталья Петровна, с ласковой улыбкой проверяя его пульс.

Взгляд её не отрывался от часов наруке. А Сергей в это время смотрел на нее, и она казалась ему ещё более красивой и желанной, чем всегда.

— Я на другом конце была, у Атроха, когда услышала от ребят…

Она не сказала о том, что бежала до самого медпункта, но Сергей запомнил её слова: «Как я бежала!» — там, за дверью, и сейчас видел, как горели её щеки, глаза, как под белым халатом поднималась и опускалась грудь, а по руке её, как по проводнику, ему передавались частые и гулкие удары её сердца. Должно быть, по дороге у неё рассыпались волосы, и сейчас они наспех были повязаны марлевой косынкой. Из-под косынки выбивались мокрые русые пряди.

Её тревога, её волнение воскресили в Сергее надежду, которая уже почти угасла. Он сжал её холодную руку, не дав досчитать пульс. Прошептал:

— Наташа…

Она вздрогнула от неожиданности, отняла руку и отошла к окну. С минуту длилось неловкое молчание. Потом она потянула к себе веточку сирени ещё несколько веток, прижатых створкой окна, высвободились и обрызгали её и стол крупными каплями.

Сергей встал и громко крикнул:

— Анна Исааковна, дайте мне мои ботинки!

Наталья Петровна присела на табурет, повернулась к Сергею. Лицо её было уже спокойно, держалась она уверенно, и, может быть, только руки выдавали волнение: слишком быстро переплетала она резиновые трубки фонендоскопа и, должно быть, довольно сильно зажала пальцы, они побелели.