Криминальные сюжеты. Выпуск 1 - Страница 110

Он кивает головой на пузырек с зеленой жидкостью. И оставляет меня одного. Он никогда не проигрывал.

Срок, установленный генералом Крамером, еще не истек.

— Они давно тебе не верят, — говорит Елена со стены. — Вспомни, с каких пор тебя не приглашают на совещания!

Я вспоминаю.

— Настал твой час, — злобно шепчет Старик. — Как ты думаешь, зачем прислали Папанели?

Я прекрасно знаю, зачем его прислали, никогда не заблуждался на этот счет. Даже когда заблуждение необходимо мне как воздух, я не заблуждаюсь. Никого ни о чем не стану просить. Старик уселся в углу и смотрит на меня в упор, мстительно сверкая глазами. И в голосе, старческом и тонком, звучат мстительные нотки:

— Пришел твой час. Это каждого ожидает. Покажи нам теперь, как нужно встречать смерть. А мы посмотрим. Видишь, скольких я с собой привел? Помнишь их? Знаешь их?

Я не смотрю. Знаю, что Старик не настоящий, знаю, что его нет, и все-таки он здесь, и я чувствую его, даже не поднимая глаз. Знаю, что комната полна людей и что все они мертвы и потому не могут быть здесь, и все-таки они здесь, и если я подниму глаза, я их увижу. И узнаю.

Конечно, они здесь.

Наверное, не все, которых я убил. Все не смогут поместиться в моем кабинете, для них не хватит и залов, и коридоров, и других кабинетов. Пришли только те, с выбитыми глазами, израненными руками, с выдранными ногтями, разорванными утробами, выжженными спинами. И Елена пришла. И наши дети. Улыбаясь, они спокойно приближаются ко мне, Елена ведет наших близнецов за руки, другие дети ползут за ней. На шаг отставая от них, идет Старик. Кольцо вокруг нас сжимается, мы остаемся в середине, зажатые невидящими взглядами, словами и ожиданием. Я вижу только Елену. Она снова молодая и красивая, влюбленная в меня.

— Елена, тебя я не убивал. Почему ты здесь? Зачем ты пришла с ними, ведь я всегда хотел тебе только добра?

— А что такое это твое добро? Сам-то ты знаешь? Почему ты думаешь, что для меня оно добро?

И клонинг здесь. Выходит вперед и становится рядом с Еленой. Как я ей отвечу? А она ждет. Старик выглядит усталым, он вытирает платком кровь, подбираясь ко мне все ближе. И остальные надвигаются на меня, а в кабинет входят все новые. Стоя плечом к плечу, они смотрят на меня со страшной ненавистью в глазах.

— Мы ждем тебя! Давай!

Я чувствую на лице их дыхание, они прижимаются ко мне, нет спасения, трогают меня своими пальцами с выбитыми суставами, с выдранными ногтями, трогают посиневшими руками, их ненависть ползет по мне, все выше, выше. Их ненависть душит меня. Нет спасения. По лбу течет пот. Это не пот, это кровь. Старик протягивает руку и вытирает мне лицо. Смеется. Елена молчит. Но только ее рук я не чувствую на шее. Я любил ее. Любил больше детей, больше жизни. И она любила меня. Сейчас мне хочется видеть только ее, отдельно от остальных, хотя бы на мгновение отдельно от остальных, а потом… Но она поворачивается и собирается уходить. Неужели ты боишься смерти? Неужели ты так жалок?

Она начинает удаляться.

Я любила тебя, знаешь, что любила, раньше, давно, когда и ты был человеком, помнишь, я любила тебя? Помню.

Я смотрю на ее спину и слушаю слова, которые она говорит и не говорит, ее спина удаляется, а лицо Старика приближается, искривленное смехом лицо Старика и невинное лицо мертвого клонинга, и другие лица, которых я уже не помню, это лица людей, умерших по моему приказу, все они сливаются в единую волнующуюся массу горящих взглядов, и высохших, как корни, пальцев, эта масса ждет сейчас моей смерти. Старик теряет терпение и поднимает мою руку с зажатыми в ней таблетками, на всякий случай показывает мне и пузырек. Я роняю его. Пузырек разбивается, и на полу у моих ног образуется живое, трепещущее зеленое пятно. Как жизнь, а может, это и есть жизнь? Откуда мне знать! Что такое смерть и что такое жизнь! Я ничего, ничегошеньки не знаю. И что это за люди вокруг меня?

— И я тебя об этом спрашиваю, — говорит Старик. — Давай, давай, — ободряюще похлопывает он меня по плечу. — Это не так уж страшно, все мы пережили. Или позвать твоего любимого Хензега на помощь? Он не слишком будет церемониться. А может, ты предпочитаешь доктора Андриша? Кого из них ты выбираешь? Или обоих?

— Не-е-ет!

— Тогда чего ты ждешь? В любой момент они сами сюда явятся. Слышишь их шаги?

Елена уже в дверях. Она оборачивается и смотрит на меня, ее лицо потемнело от боли, тоски и отчаяния.

— Подожди! — кричу я.

Сказать ей? Я умру, я не боюсь смерти. Я не боюсь Хензега, Андриша и Папанели. Кто они такие? И генерала Крамера я не боюсь. Не боюсь ни мертвых, ни живых, никого. И никуда я не убегу, хотя мог бы. Но я сделаю кое-что другое…

Я инстинктивно нажимаю на кнопку под микроскопом. На глазах у всех, окруживших меня плотным кольцом, пол раскрывается, все заглядывают в образовавшееся отверстие, но ничего не видят. И Елена удивленно смотрит на меня. Спускаюсь. Ступенька, вторая… Елена приближается, осторожно ступает за мной, мы скрываемся от взглядов, я хватаю ее за руку и тащу за собой. Но и остальные, кидаются за нами.

— Теперь мы тебя не упустим! — кричит Старик.

Я смеюсь. Впервые за много лет смеюсь свободно, подставив грудь под их жестокие пальцы. Они не знают, куда я иду. А с Еленой я могу отправиться хоть на край света. И сотворить любое чудо. Все еще ничего не понимая, она удивленно смотрит на меня. Ладно, я расскажу ей. Эта лестница ведет к смерти. Не только к моей… Сейчас у нее на глазах я сделаю то, что она от меня хотела. Уничтожу всех, кого я создал… Я их создал, я их и уничтожу…

Мы проходим через лабораторию. С ужасом в глазах Елена смотрит на колбы. Читает надписи и еще больше ужасается. Чего она так боится, ведь они никогда не оживут. Комедия закончилась, закончилась вместе с ее автором. Ничего не останется… За лабораторией, через несколько ступенек находится ядерный самоликвидатор. Никто не знает, где он. Никто, кроме умного Зибеля, непогрешимого Зибеля, вечного Зибеля. Дерну за ручку, и через секунду все взлетит в воздух. Клонинги, мечты Хензега и сам Хензег, надежды Крамера, мои собственные бредовые надежды на бессмертие. Я их создал, я их и уничтожу. Я сыграю с вами маленькую шутку, господа. Маленькую шутку в ответ на ваше большое доверие. И высокую оценку.

— Это правда? — спрашивает Елена. — Ради меня?

Ради нее. Ради них. Ради себя. Ради всех и вся. Я иду, не чувствуя под собой ног, не чувствуя своего тела. Я снова бегу. Слышите, БОГ?

Но что происходит? Я падаю, куда-то падаю, куда-то лечу, становлюсь совсем легким, бестелесным, лечу сквозь мрак и протянутые руки, звезды и ослепленные взгляды, лечу сквозь сожженные, еще дымящиеся руки и сломанные кости, сквозь сумасшедший истерический смех отчаяния и надежды, боли и ужаса, счастья…

— Бог? Ха-ха-ха-а-а…

— А-а-а…

У меня не хватает сил…

Он выглядел, как и прежде. Но что-то в нем изменилось.

— Рихард! — позвал я.

— Он не узнает вас, — сказал доктор Гельбайн у меня за спиной. — Его мозг — как чистый экран.

Я почувствовал, как вдруг у меня подкосились ноги, мне необходимо сесть. Я попытался придвинуть стул, но стул, крепко припаянный к полу, не двинулся с места. Я пошатнулся, но доктор вовремя поддержал меня.

— Не волнуйтесь, — тихо прошептал он мне на ухо. — Наблюдайте за ним. Завтра вы должны будете выглядеть, как он. Запомните его жесты, обратите внимание на его взгляд, посмотрите…

Слова исчезли, я уже ничего не слышал, утонув в какой-то белой мгле, белее халата доктора, и в ней исчезли не только слова, но и очертания предметов, тени на полу, пустой взгляд клонинга, прикосновение руки цвета заката. На фоне белой мглы проступал только черный ужас в моем собственном голосе:

— Что вы с ним сделали?

Доктор что-то мне объяснял, его лицо было обеспокоенным и добрым, глаза за очками — тревожными и добрыми, рука, которая прикоснулась к моему плечу, — мягкая и добрая, но я ничего не слышал, напрягался, но ничего не слышал. Его губы двигались, округляя слова и объяснения, но до меня ничего не доходило. Все пропало в белой мгле.