Криминальная история России. 1993-1995. Сильвестр. Отари. Мансур - Страница 52

– Слушай, – обратился он ко мне, – тебя переводят в другую камеру. – И спросил у конвоира: – Что, его сейчас туда вести?

– Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.

Я поинтересовался:

– Я зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.

– Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, – грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.

Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в «пресс-хату», и не случайно оперативники приходили для того, чтобы меня еще раз «напрячь» с показаниями.

Почему же они объявили об этом заранее? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в «пресс-хату» кинут! Вдруг расколешься?

К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.

– Идем, – сказал он, – тебя в другую камеру переводят.

Мы с ним молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.

Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека – все здоровые бугаи, неприятные лица.

Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая были вроде из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.

Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая – может, это и не «пресс-хата», а обычная камера, может, я зря волнуюсь…

Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось – я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду – тюремный чай.

Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу – кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.

– Ах ты, сучонок! – выругался кто-то из них. – Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!

Я получил сильнейший удар в скулу. Не помню, как собрал последние силы – не зря все же занимался самбо, – но прыжком выскользнул из их крепких рук и оказался на ногах. Быстрым движением подтянул штаны, другим, вытянув левую ногу, попал одному из нападавших прямо в живот. Тот согнулся. Трое, спрыгнув с нар, бросились на меня с разных сторон.

Одному из них я сделал болевой прием из боевого самбо, опасного, сломав ему руку. Тот закричал во весь голос. Двое оставшихся пытались драться. Я опять применил приемы боевого самбо. Ситуация была неравной. Пару раз я получил по голове.

Больше всего боялся, что эти удары могут вырубить меня. В этом случае мне конец!

Вся драка заключалась теперь в том, что мы бегали между шконками и время от времени они наносили мне удары, а я – применял приемы. Наконец я провел еще один удачный прием, и один из нападавших изо всей силы влетел головой в дверь камеры и сполз на пол.

Таким образом, внимание коридорных было привлечено этим грохотом.

– Сука! Падла! Он мне голову разбил! У меня сотрясение мозга! – закричал он.

Нападавшие бросились к нему на помощь. Кто-то стал дубасить в дверь:

– Конвоир! Вертухай! Нападение на зэка!

Через несколько мгновений в камеру ворвались трое вертухаев с дубинками и изо всей силы стали колотить меня. Это продолжалось минут пять. В конце концов у меня из головы потекла кровь. Затем кто-то схватил меня сильными руками за шиворот и под мышки и потащил по коридору. По дороге еще один конвоир периодически бил меня то в живот, то по голове.

Через некоторое время я потерял сознание. Очнулся в карцере. Карцер представлял собой подвальное помещение без окон. Там никого не было.

Помещение было небольшим – примерно три квадратных метра. Там можно было только сидеть. Тусклый свет, на полу – вода. Никакой кровати, только что-то типа деревянной узкой скамейки. Ужасные условия! Но зато я был в безопасности. Опять же нет гарантии, что меня снова не выбросят отсюда в «пресс-хату»…

На следующий день меня перевели из одного карцера в другой. На этот раз карцер был двухместным. Комната уже была побольше – примерно два на три метра. Воды на полу не было.

В карцере сидел какой-то амбал. На руке у него была татуировка – кинжал со змеей. По-моему, это масть грабителя, – подумал я. С левой стороны – такая же татуировка и надпись: «Холод…» Нет, я всмотрелся – «Хобот». Все, вот тот, о котором предупреждал Севка! Сердце у меня забилось.

Хобот не обратил на меня никакого внимания. Однако позже, подняв голову, спросил:

– Как зовут-то?

Я назвал себя.

– Погоняло есть?

Я отрицательно покачал головой.

– Ты при делах или как?

Я пожал плечами.

– Кого знаешь на воле? – поинтересовался Хобот.

– Многих знаю. Кто тебя интересует?

– Меня – люди авторитетные и серьезные. Кого можешь назвать?

Я понял, что он имел в виду элиту криминального мира. Кого я мог назвать – только своих врагов…

Я молчал.

– Слышь, а может, ты мент? – неожиданно проговорил Хобот. – Может, тебя как подсадную утку ко мне подсунули? Чтобы тему какую пробить? – Он угрожающе распрямился, сжав кулаки. Я понял, что сейчас опять начнется драка. Не знаю, что мной руководило, только я подошел к нему вплотную и сказал:

– Слушай, Хобот, я про тебя тут слышал, конечно. Имей в виду: если что – я тебя просто удавлю!

Хобот не ожидал такого, даже как-то растерялся. Конечно, по комплекции он был в два раза здоровее меня. Не знаю, то ли мой решительный тон сыграл основную роль, то ли еще что, но он, помолчав, спокойно ответил:

– Ты чего, парень? Кто тебя трогает? Сиди, отдыхай! Живи пока!

Однако ночью я не спал – сидел и ждал, нападет на меня Хобот или нет, убьет меня или нет… Но, к счастью, ничего не произошло.

Через четыре дня меня выдернули из карцера и вернули опять в общую камеру номер шестнадцать. К этому времени троих пацанов оттуда выпустили, на их места заехали трое нацменов. Камера по-прежнему жила тихой, спокойной жизнью.

Где-то на пятнадцатый день моего пребывания в ИВС в камеру заглянул конвоир, выкрикнув мою фамилию:

– На допрос!

Я стал собираться. Я знал, что после такой команды конвоир может зайти минут через десять и забрать тебя на допрос. Что мне брать? Кто-то предложил тетрадку и ручку:

– На, возьми! Если следак вызовет, запишешь чего.

– Не надо мне ничего, – отказался я. – У меня с ними разговор короткий!

Все заулыбались:

– Че, крутой? В карцере был, в «пресс-хате»… Молодец, парень! Держись!

Через некоторое время меня повели в кабинет на четвертый этаж, где находились следственные кабинеты. Войдя в кабинет, я увидел там мужчину с темными волосами, с усиками, читавшего за столом газету. Увидев меня, он показал мне на стул. Я сел. Человек был мне незнаком. Может быть, это следователь или новый опер… Мужчина, как бы прочитав мои мысли, улыбнулся и сказал:

– Нет, я не опер. Я ваш адвокат, – и назвался.

– Адвокат? – недоуменно переспросил я. – А от кого? Кто вас нанял?

– Позвольте, – сказал адвокат, – нас не нанимают. Это лошадей на ипподроме нанимают, а нас приглашают. А пригласила меня ваша жена, Олеся, – и, оглянувшись, быстрым движением он вытащил из кармана маленькую записочку и протянул мне. – Это вам.

Я раскрыл. Почерком Олеси было написано: «Дорогой Олежек! Я тебя очень люблю! Я узнала о твоих неприятностях. Все будет нормально, крепись! Я буду с тобой. Тебя скоро выпустят. Все остальное расскажет адвокат. Крепко целую. Твоя Олеся».

Мне стало как-то легко и свободно. Я даже спросил адвоката:

– А не будет ли у вас закурить?

Адвокат пожал плечами.

– Закурить? – переспросил он. – Вы ведь не курите…