Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина - Страница 9

Более того и что самое удивительное (поскольку некие ниспровергающие мотива там присутствовали), «Студенты» двадцатичетырехлетнего автора (случай небывалый) удостоены Сталинской премии. И это несмотря на то, что отец Трифонова, известный большевик и крупный партийный деятель, расстрелян, когда мальчику исполнилось всего 12 лет…

– Так вот, – продолжил Мержениан, – именно в Трубилине я увидел того трифоновского персонажа, который, как и предполагал писатель, очень скоро из обычного студента вырастает в весьма привлекательную общественно-значимую личность. Вы меня извините, – усмехнулся он, – в двадцать девять лет студенту послевоенной формации возглавить такую махину, как Краснодарский край, – это многого стоит!

Тем более, когда после войны прошло всего 15 лет. Три пятилетки, из которых две – только восстановление. Я с Трубилиным беседовал накоротке, но понял, что это руководитель совсем иной формации. Даже наш предмет, виноделие, знал на удивление совсем не на традиционном уровне, как атрибут новогодних торжеств. Мы поговорили где-то полчаса, и я был буквально сражен компетентностью и обаянием этого человека, совсем не похожего на ответственного чиновника, повелевающего во всех случаях. Он живо интересовался возможностями развития Абрау-Дюрсо, и когда я ему сказал, что еще в 1942 году (война идет во всю) Сталинской премии первой степени был удостоен прародитель производства шампанских вин Антон Михайлович Фролов-Багреев, Трубилин воскликнул:

– Вот видите, когда начали готовиться отметить Победу!..

Но вместе с тем я, как автор, был бы не прав, если стал утверждать, что в молодые годы (тем более в студенческие) Иван Трубилин полностью разобрался в хитросплетениях сталинской сельскохозяйственной политики, а тем более проблемах продовольственного обеспечения страны. В актовом зале Мелитопольского института рядом с изображениями вождей всегда висело еще два портрета: Мичурина и Лысенко, тогдашних корифеев, на научные разработки которых опиралась вся сельскохозяйственная наука.

Стоит ли говорить, что установочные лекции для первокурсников образца 1949 года были пронизаны восхвалением обласканного академика, лауреата и Героя Соцтруда Трофима Денисовича Лысенко, возглавлявшего в ту пору Всесоюзную сельскохозяйственную академию.

В молодые головы усиленно вбивалась мысль, что классовый водораздел всегда проходит по линии основных принципов повышения урожайности сельхозкультур, главным образом колосовых зерновых. Именно там формируется марксистско-ленинская позиция по отношению к главному злу, так называемой классической генетике, якобы подброшенной «на поле» успешно развивающейся социалистической сельскохозяйственной науки с целью воспротивиться воистину революционным преобразованиям, происходящим в недрах советской действительности.

Вчерашним школьникам разобраться в сути этой демагогии было не просто трудно, а невозможно, тем более, если у истоков «лженауки» стоял некий монах Августинского монастыря из города Брно по имени Иоган Мендель, вроде как даже немец по национальности. В СССР ко всем видам проявления религиозности, особенно в пору, когда на всех углах утверждалось, что «религия – опиум для народа», отношение было однозначно неприемлемое, а уж тем более в таком важном деле, как повышение урожайности. У советских студентов, всех как один комсомольцев, формировалась исключительно непримиримая позиция к религии, а уж тем более немцам. В сущности, так и было.

Большинство преподавателей сельхозвузов (в том числе и Мелитопольского) то и делали, что, не жалея аргументации, подчеркивали истинность марксистско-ленинских идей, высказанных «народным академиком». Так именовали Трофима Денисовича Лысенко, портрет которого стал обязательным атрибутом аудиторных помещений, от биологических классов средних школ до лекционных залов лучших вузов страны. А как иначе, если он твердо обещал создать чудо-сорта, что позволит радикально поднять урожайность всех культур методами, не требующими больших затрат. Этим и завоевал доверие самого товарища Сталина, который, говорят, несколько раз приглашал его к себе в кремлевский кабинет, долго и душевно беседовал.

У нас еще будет возможность поговорить о неистощимом на выдумки «академике из Карловки» (родовое село Лысенко), но в пору, когда юный Иван Трубилин только начинал осваивать профессию, он был искренне убежден (как, впрочем, и все), что массовая машинизация сельского хозяйства, помноженная на волшебные достижения «канонизированного навечно» Трофима Денисовича Лысенко, даст стране тот уровень продовольственного благополучия, о котором мечтает весь советский народ.

Увы, эти заблуждения еще не один год водили советскую биологию «по пустыне», когда идеологические установки шли впереди экспериментальных выводов настоящих ученых, нередко жизнью своей плативших за убеждения. Великий подвижник-селекционер Николай Вавилов, например, мечтавший накормить страну досыта, а умерший от голода в саратовской тюрьме в самый разгар войны – это как раз тот случай. Биология была, пожалуй, единственной наукой, где дискуссии на эти темы нередко заканчивалась реальными репрессиями…

Готовя эту книгу, я, к сожалению, не встретил ни одного человека из того первого послевоенного поколения студентов, о которых писал Юрий Трифонов, впоследствии достаточно сурово осудивший себя за излишний оптимизм, хотя и продолживший тему повестью «Аспиранты».

Годы спустя он пытается исправить свою позицию объемным романом «Дом на набережной», жестким рассказом о мрачном времени, где якобы царила духовная безысходность, что, к сожалению, и самого писателя привела к ранней смерти.

Это было не так. Точнее не совсем так. Многие студенты именно того поколения (в него входили и братья Трубилины), преодолев трудности послевоенного периода, с опорой на удивительный оптимизм, вскоре стали выходить на ведущие позиции. Их голос звучал громче, поступь становилась тверже, а свежесть идей и молодая энергия, дополненные профессиональным умением, стали создавать уровень и темп трудовых процессов, что вскоре превратили страну в огромную территорию реального созидания, где «лысенковские идеи» стали лопаться, как мыльные пузыри.

И какие бы камни мы не кидали нынче в то время, оно было прекрасно, хотя бы тем, что, возрождая страну, советский народ растил новое поколение, которое смело брало созидательные дела в свои крепкие руки. Оно, то время, обеспечивалось бесконечностью мирного дня, в котором гармонично сходилось все: работа, любовь, семья, уверенность в завтрашнем дне, а главное – ощущение нужности, где, однако, карьерные лифты еще стояли на первых этажах.

Проще говоря, на твердой земле – в глубинных хозяйствах, заводских цехах, строительных площадках, больничных палатах, школьных классах, там, где лучше всего проверялись способности человека работать на общее благо.

Именно то время абсолютно безошибочно выбирало тех, кто вставал во главе больших трудовых коллективов. Может быть, это был единственный период в нашей истории, когда не кумовство, не протекционизм, не личные симпатии или родовитость происхождения, а именно глубинные качества личности выдвигали на передний край самых ярких и самых убедительных.

По этой причине братья Трубилины, как я говорил, происхождением проще не придумаешь, вскоре после студенческой скамьи попали в фокус общественного внимания, где ценилось главное – способность служить Отечеству не за страх, а на совесть. Сегодня, по прошествии многих десятков лет, можно только удивляться точности таких выборов. Хотя основные критерии оценок самого времени были, на мой взгляд, максимально верными, поскольку всем понятные, и любое высокое назначение почти никогда не вызывало вопросов.

Помимо профессионального потенциала, обязательно оценивался уровень отношений к людям – не тот показной, когда на трибуне один человек, а в руководящем кресле другой, а тот с глубинными качествами от папы и мамы, что и формируют личность, за которой потом идут тысячи и в горестях, и в радостях.