Крик совы перед концом сезона - Страница 128

Владимир остановился. Подумал, что ошибается. Голос был похож на овцовский, но в то же время заметно отличался. Вместо жёстких интонаций в нём слышалась усталая хрипотца и какая-то придушенность. Волков пошёл на голос и вскоре увидел газетчицу. Это была Нина Захаровна. Одетая в толстый, немодный пуховик, в тёплые штаны, заправленные в сапоги, Овцова держала на левой согнутой руке пачку газет. На этой же руке висела большая и, похоже, тяжёлая сумка. Женщина опасалась ставить её на грязный, в окурках и плевках, асфальт и время от времени поддерживала сумку правой рукой.

Волков не хотел подходить. Он понимал, какая это будет неприятная для Нины Захаровны встреча. Однако газетчица тоже увидела его и криво усмехнулась. Владимир подошёл, поздоровался.

– Откуда вы такой нарядный? – сумрачно спросила она. – Прямо как «новый русский».

– Из Парижа.

– Из Парижа? – не поверила Овцова.

– Ну, да! Вы ведь мне предсказывали… Быть в Париже… Как всем противникам революции, работать дворником.

– И вы им работаете? – с сарказмом оглядела дорогую одежду Волкова Нина Захаровна.

– Нет. Я работаю вице-президентом французско-российской компании.

– Ну вот, благодарите нас. Мы вам такую жизнь устроили.

– А другим? – сурово спросил Волков. – Десяткам миллионов?

Окинул взглядом поношенную шапку, старые захватанные очки, обветренное лицо, на котором, как маленькие раскаляющиеся конфорки электрической плиты, начали проступать красные пятна.

– Себе вы тоже такую жизнь хотели?

– Я, как миллионы других, получила свободу. Вам этого не понять, што это такое, когда нет никакого насилия, когда человек свободен и может делать всё, што захочет.

Волков не стал продолжать бесполезный для него разговор. Отходя, он снова услыхал громкие, с хрипотцой призывы:

– «Спид-инфо»! Покупайте газету «Спид-инфо»! А вам, молодой человек, рекомендую взять и пачку вот этих… да, гофрированные… А хотите – с усиками…

Владимир ещё не успел отойти далеко, как вдруг услыхал неожиданно изменившийся голос Овцовой:

– Ну, почему, сержант? Чево плохого я делаю? Если хотите, можете…

– Не положено! – перебил плаксивые причитания мужской баритон. – Ты долго ещё будешь собираться? А ну-ка, проваливай, тётка!

– Я потом позвонил в школу, – сказал Волков заинтересованно глядящим на него товарищам. – Узнал… Нина Захаровна работала на какой-то частной кондитерской фабрике. Дефолт их разорил. Овцова сразу пошла в отдел образования. Всё-таки была директором… видная активистка. Места не нашлось. Посоветовали попроситься в нашу же школу. Она пришла к Надежде Аркадьевне – это одна из фурий Овцовой. В директора её рекомендовала Нина Захаровна. Но та отказалась взять свою бывшую благодетельницу хотя бы учителем химии.

– Говорю ж тебе: волчьи нравы, – заметил Нестеренко. – Даже зайцы становятся волками.

– А вы на охоту ездите? – спросил Слепцов.

– Бывает, – сказал Волков. – Игорь Фетисов помер, ездим втроём.

– Не дождался Игорь Николаич карабановского рая, – усмехнулся Нестеренко. – Спросить бы сейчас с этого предсказателя, да он сам в дерьме.

– А я оставил охоту. Ружья пришлось продать – оба… жить было не на што. Но я бы всё равно ушёл от этого. Больше не подниму оружия. Даже на зверя. Хватит убивать. Ельцин… Чечня… Красные… Белые… Пусть Бог разбирается, кто прав, кто виноват. Человеку не дано… И на митинги не хожу… На демонстрации… Вы вот говорили про выборы… А мне они теперь совсем безразличны. Аня пошла, а я остался.

– Во, блин! – вскинул чёрные бровищи Нестеренко. – Только што сказал про Ельцина: враг народа, – правильно сказал, а теперь: не подниму ружья. Бог он, Пашка, неизвестно, когда накажет. Да и будет ли возиться? Церковь наша слишком уж добрая. Прям по Ленину. Только тот звал учиться, а эта: молиться, молиться и ещё раз молиться… Дубину надо взять, врезать падле по башке за то, што невинных, как ты говоришь, убивал, а потом за него, грешного, помолиться.

– Бороться, Паша, за нормальную жизнь, достойную человека жизнь, надо на земле, – сказал Волков. – Каждый может это делать в меру своих сил и, конечно, разумения. Я, например, больше признаю политические методы борьбы. Поэтому поддерживаю кое-кого деньгами. Витя борется – идеи распространяет. Хотя сейчас на телевидение с такими идеями, где народные интересы присутствуют, не допускают… Там с утра до ночи из людей животных делают…

– А это тоже идеи, – вставил Савельев. – Давние идеи наших врагов. Старшее поколение оплевать, заставить детей презирать отцов, а из детей вырастить безмысленную траву. Надо сказать, многое им удалось. Поэтому ведут себя, как оккупанты. Прошлой осенью, когда исполнилось пять лет Октябрьскому расстрелу, я встретил одну перепечатку. Из «Огонька» 93-го года. Статью Новодворской…

– Ф-ф-у, – с отвращением поморщился Нестеренко. – Мерзость…

– Да. Я взял ту статью… Хочу сделать работу… Её смысл: опора сегодняшней власти.

Савельев нагнулся, поднял стоящий возле его стула портфель.

– Вот послушайте, што написала после расстрела Белого дома Новодворская: «Мне наплевать на общественное мнение. Рискуя прослыть сыроядцами, мы будем отмечать, пока живы, этот день – 5 октября, когда мы выиграли второй раунд нашей единственной гражданской. И „Белый дом“ для нас навеки – боевой трофей. 9 мая – история дедов и отцов, чужая история».

Виктор проглотил комок в горле, выпил минеральной воды. «Я желала тем, кто собрался в „Белом доме“, одного – смерти. Я жалела и жалею о том, что кто-то из „Белого дома“ ушёл живым. Чтобы справиться с ними, нам понадобятся пули. Нас бы не остановила и большая кровь…

Я вполне готова к тому, что придётся избавляться от каждого пятого. А про наши белые одежды мы всегда можем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь отстирывается хорошо.

Сколько бы их ни было, они погибли от нашей руки, от руки интеллигентов. Оказалось также, что я могу убить и потом спокойно спать и есть.

Мы вырвали у них страну. Не следует винить в том, что произошло, мальчишек-танкистов и наших коммандос-омоновцев. Они исполнили приказ, но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами… Мы предпочли убить и даже нашли в этом моральное удовлетворение».

Савельев закрыл палку, положил в портфель. Все сидели потрясённые. Наконец, Волков провёл руками по лицу, словно стирая с него что-то.

– А ведь это уголовное дело, – проговорил он. – Призыв к массовым убийствам и оправдание их.

– О чём ты говоришь? – воскликнул Савельев. – Кто судить-то будет? Свои? Ворон ворону глаз не выклюет.

– Это не человек, мужики, – трудно выговорил Нестеренко. Он вспомнил многотысячную колонну безоружных демонстрантов на Садовом кольце, смертельные трассирующие «светляки» из телецентра, грохот пулемёта БТРа по толпе женщин и детей возле Останкина. – Так не может думать человек… Тем более – говорить… Я сейчас же поручу найти её портрет…

– Разве можно, Паша, не бороться с этими нелюдями, с их идеологией, с их властью? – обратился Волков к Слепцову. – У каждого свой метод борьбы. Сегодняшней борьбы. На земле… Андрей, тот вообще придумал невероятный способ. Наш Вольт борется унитазами. И у него неплохо получается.

Слепцов в недоумении оглядел по очереди каждого:

– Да ладно вам. Какие ещё унитазы?

– С портретами, – сказал Нестеренко, – наливая в фужер апельсиновый сок. – Когда вы с Карабасом помогли развалить страну, я слово дал. Теперь выполняю обещание. Могу и тебе подарить… штобы помнил: в чьей компании оказался.

Андрей Нестеренко, действительно, слово сдержал. Но получилось не сразу. Пока он выбирался из безденежной трясины, было не до реализации замысла. Однако он о нём не забывал. Нашёл книги по изготовлению фаянса. На одном из кабельных заводов увидел помещение, где арендаторы начали выпуск керамической посуды, фотографий для могильных памятников и декорированных настенных тарелок. Продукция эта Андрея не заинтересовала, а вот о технологии производства он расспрашивал каждый свой приезд за кабелями.